Законы организации и развития

АВТОБИОГРАФИЯ

Если написать формальную автобиографию, то она ничем не примечательна, ибо основные события моей жизни происходят в мире идей. Поэтому я решил написать две автобиографии — внешнюю, обычную, и истинную — биографию развития идей.

Зачем пишут обычную биографию, понятно, но к чему здесь биография идей?

Ответ очень прост — понять, что связывает все помещенные на этой сайте работы можно, лишь познакомившись с главной идеей моей жизни и тем ходом логических следствий, которые вели меня при ее разработке более 30 лет.
Несмотря на довольно большое разнообразие тем в моих работах, все они
вытекали из одной и той же главной задачи — понять, какое же место во
Вселенной занимают человек и общество. Поэтому биография идей призвана проиллюстрировать связь между всеми моими работами в подробностях личного поиска вечно недостижимой Истины…

БИОГРАФИЯ № 1

Родился 19 мая 1950 года в Сталинграде в роддоме № 1. Отец — Иван Кондратьевич Сухонос — военный специалист в области транспорта (работал в военной комендатуре на ж/д, потом на Волге), мать — Мария Григорьевна — служащая (работала в банке, затем страховым агентом).

Закончив в 1967 году школу, поступил в Волгоградский политехнический институт на машиностроительный факультет. Получил специальности инженера-механика (специализация — абразивные инструменты) и по распределению ушел работать мастером на Волжский абразивный завод. В 1979 году перевелся в Волжский филиал ВНИИАШ (институт абразивов и шлифования), в котором со временем защитил диссертацию на тему износостойкости пресс-форм.

В конце 80-х организовал один из первых в области кооперативов — «Синтез», который постепенно приступил к производству алмазных боров и головок для стоматологии. Это направление оказалось настолько успешным, что в 1990 году для его расширения было создано несколько более крупных предприятий — «СОИ-АнтиСПИД» и филиал кооператива «Кондиционер». Одновременно была предпринята попытка создать производство самых дешевых в мире одноразовых алмазных боров. Для реализации этой программы был найден банк-инвестор и создана рабочая группа.

Проект по одноразовым борам, к сожалению, пришлось закрыть из-за возникшей в 1992 году жесткой конкуренции со стороны западных фирм и начавшейся бешеной инфляции.

Начиная с 1991 года параллельно большому проекту начал создавать производство алмазных инструментов по принципиально новой технологии вакуумно-диффузионной сварки «МонАлиТ». Сегодня мы выпускаем более 1000 видов алмазно-абразивного инструмента для стоматологии, стекольной промышленности, строительства, ювелирной отрасли и инструментальных цехов (www.monalit.ru). Некоторые инструменты поставляются в Германию и Швейцарию, где было признано, что их свойства уникальны и превосходят многие зарубежные аналоги.

Женат, две дочери, два внука и три внучки.

Живу в Москве.

Вот, собственно, и все пока.

БИОГРАФИЯ № 2

Детство и юность

Родился 19 мая в День пионерии в 1950 году. С тех пор, чтобы я ни делал, все время попадаю на непроторенные дороги и принимаю нестандартные решения даже в стандартных ситуациях. Пытался жить обычно — не получается.

Дата — 19.05.1950. состоит из двух наборов одинаковых цифр 1905 и 1950. Три из них — 1, 9 и 0 постоянно приносят мне удачу. Мистическим образом в более чем 10 адресах места жительства, которые я поменял сначала с родителями, а затем сам, присутствуют в подавляющем количестве (более 90%) цифры 8, 9, 0, 1 и 2, причем три средних (9, 0, 1) — наиболее часто. Однажды я спросил известного в России эзотерика, как он это может объяснить, и тот ответил, что мир — это огромный компьютер, в котором Бог закодировал все числами. Поэтому такие совпадения — далеко не случайность. Честно говоря, мне такое объяснение показалось очень красивым, хотя доказать его сегодня научными методами пока невозможно.

Отличительным свойством с раннего детства была неуемная жажда познания и стремление приносить пользу обществу. Как только я научился читать, рассказывала мама, я стал читать все подряд — вывески на улицах, этикетки, инструкции в коридорах и т.п. Первые самостоятельные деньги, подаренные мне моим дядей Николаем Григорьевичем Гуслистым, я потратил следующим образом: купил несколько книжек, угостил друзей газировкой и сходил в кино.

В детстве меня невозможно было оторвать от книг, читал я их запоем, проглатывая в огромных количествах. Если попадалась увлекательная книга, остановить чтение вечером было проблемой. Поэтому я прятался под одеялом с фонариком (чтобы не заметили родители) и читал книгу там до тех пор, пока не садилась батарейка. Были случаи, когда ночью я выходил на кухню, прислонял книгу под углом к стеклу и ждал, когда мимо проедет машина, чтобы в свете фар прочесть несколько строчек. Так я испортил свое превосходное от рождения зрение. Но зато к определенному возрасту я прочел почти всех классиков, а когда стала выходить серия в 200 томах «Всемирная литература», я на нее подписался и прочел даже древние (и часто, на мой взгляд, весьма скучные) произведения.

Особое место в моей детской библиотеке занимали всевозможные познавательные книжки. Постепенно их заменили научно-популярные журналы и книги, затем научные книги широкого плана. Меня никогда не интересовали узкие темы, например химия, физика или география. Главным вопросом, который меня интересовал с детства и продолжает волновать до сих пор, был «Как устроен мир?».

Первая проблема

До определенного момента ответ на этот вопрос я получал из книг, статей и фильмов. Но в 18 лет я почувствовал, что уперся в тупик. Во-первых, я увидел, что социальные науки (в то время это была только маркистско-ленинская философия) явно неадекватно описывают реальное общество. Общество было сложнее, хуже и несправедливее идеализированной идеологической картинки. Ответы на то, почему между теорией и жизнью существует такая гигантская пропасть, я не нашел нигде, ни в книгах советских психологов, ни в религиозных текстах, ни в советской литературе. Сравнение реального общества с его теоретическим описанием явно говорило мне о том, что настоящей теории общества нет и получить ответы, почему общество устроено так, а не иначе, было неоткуда.

Во-вторых, я наткнулся на тупик в понимании устройства физического мира, когда мы проходили на втором курсе по физике теорию относительности Эйнштейна. Все нормальные студенты просто заучили ее и сдали, а мне с моей дотошной натурой необходимо было понять суть. Но суть всех этих сдвигов во времени и сокращенных размеров мне не давалась, она ускользала, как вода сквозь пальцы.

Эти две проблемы привели меня к жесточайшему кризису познания. Впервые в своей жизни я столкнулся с двумя проблемами, на которые не мог найти приемлемого для себя ответа в литературе. Я попал в тупик, в котором испытал настоящий информационный голод, от которого я страдал не меньше, чем любой другой человек от голода физиологического.

Видимо благодаря этому недостатку информации у меня через мучительный надлом произошел прорыв в информационное поле Вселенной. И самая первая идея, которую я получил из этого поля, определила всю мою дальнейшую научную судьбу и ведет меня до сих пор, ибо, несмотря на всю ее очевидность и простоту, доказательства ее потребовали работы на протяжении всей оставшейся жизни.

Суть этой идеи такова.

Главная идея жизни

Если сравнивать сложность мира на разных уровнях его масштабов, то очевидно, что наивысшее разнообразие форм и явлений приходится на область макромира, на биологический и социальные миры. Чем дальше по масштабной шкале мы удаляемся от человека в сторону космических масштабов и в сторону микромира, тем проще становится природа. Уже на уровне звезд — только одна форма — сфера. И хотя еще выше по масштабу разнообразие морфологии несколько усложняется, но все равно, все виды галактик легко укладываются в пять-шесть типов (рис. 1).

Рис. 1. Основные формы галактик на диаграмме Хаббла

 

А еще выше — простой «проволочный» каркас ячеистой структуры Метагалактики (рис. 2).

Рис. 2. Фото участка неба с миллионами галактик, которые заполняют
пространство как пена

 

При схождении с макроуровня вниз, мы попадаем в мир атомов, разнообразие его исчерпывается чуть более 100 разновидностями, которые состоят всего-то из трех элементарных частиц (протона, нейтрона и электрона). Мир элементарных частиц, впрочем, чуть сложнее, но разнообразие все равно весьма условно, ибо стабильных частиц очень мало.

По мере же приближения к краям масштабного интервала нашего мира все это разнообразие вообще стягивается до одной разновидности. На правом краю — это одна Метагалактика, на левом — одна фундаментальная частица, которую часто называют максимоном.

Получается, что человек живет в середине масштабной шкалы, в которой сложность форм и явления максимальна. И эту идею можно графически изобразить в виде волны сложности (рис. 3), в которой края уходят в микромир одной фундаментальной частицы (максимона — 10^–33 см) и в мегамир одной уникальной Вселенной (радиус 10²⁸ см). В самых общих чертах понятно, что чем ближе к центру этой шкалы, тем сильнее разнообразие (важнейшим критерием которого, как я понял далеко не сразу, является размерность системы). Причем поскольку эволюция жизни на Земле начиналась с простейших клеток, то по мере приближения к средней части масштабной шкалы Вселенной постепенно вздымается волна разнообразия и информации. Эволюция природы наиболее динамично протекает в самом центре масштабного диапазона, и где-то очень близко к самому центру этого вселенского «цунами сложности» находится человек.

Но от этой мысли — два шага до признания того, что человек во Вселенной — явление далеко не случайное, что мы не только дети Земли, но и дети Вселенной. А это необычайно поднимет статус самой жизни, делает человека явлением действительно вселенского масштаба.

Весь этот поток идей и размышлений буквально захлестнул меня, он изменил мое представление о человеке как о крошечной частичке биосферы и наполнил мой ум гордостью за то, что природа (тогда я и не думал о Боге) создала Вселенную именно такой, чтобы в ее масштабном центре развилась наиболее сложная из ее систем — человек.

 

Рис. 3. Условный график нарастания сложности к масштабному центру Вселенной, к центру вокруг которого сконцентрирована земная жизнь. Сложность оценивается в данном случае по степени размерности структуры объектов.

Что делать с идеей дальше?

Естественно, что этим открытием я решил поделиться со своими друзьями, знакомыми и родственниками. Но оказалось, что некоторым это было неинтересно, так как их не волновали столь глобальные вопросы, другие подвергли меня жесткой критике, поскольку они не понимали, как я мог делать выводы на основе каких-то смутных представлений о масштабной шкале и сложности. Более того, поскольку ничего подобного они сами нигде до этого не читали, то принять идею такого грандиозного масштаба от своего приятеля, студента политехнического института, им было невозможно. Меня не поняли и не поддержали не только друзья, но и преподаватели физики, к которым я обратился. Красивая и яркая идея, которая буквально за полчаса открыла мне совершенно другую картину мироздания и потрясла до самого основания, другими воспринималась как дилетантская схема, лишенная какой-либо ценности. Я почувствовал себя как жук с Дюймовочкой на балу. Моя красавица идея всем казалась уродиной.

И я отступил от нее. Хотя, как потом выяснилось, лишь внешне, ибо внутри не принял оценки окружающих.

Второй импульс к развитию этой идеи дала вышедшая в 1974 году книга академика М.А. Маркова «О природе материи». Неожиданно я обнаружил в ней почти ту же самую мысль, но изложенную в строгих рамках современной физики. Безусловно, у М.А. Маркова был иной подход, в котором человек вообще не фигурировал, его интересовали лишь краевые условия — устройство мельчайшей частицы, из которой состояло, по его теории, пространство нашего мира. Он рассчитал (опираясь на общую теория относительности), что частицы с размерами фундаментальной длины Планка (10^-33 см) могут иметь внутреннюю структуру такую же, как наша Метагалактика. А наша Вселенная может быть фундаментальной частицей для мира гораздо большего (на 60 порядков) масштаба. Свою модель М.А. Марков назвал моделью «Микро-Макросимметрической Вселенной», а поскольку он был известным ученым, то я почувствовал, что у меня есть как минимум один единомышленник, причем высокого ранга.

Более того, его работа дала мне уверенность в том, что наша Вселенная имеет масштабные границы, как в области микромира, так и в области мегамира. Верхнюю границу во многих работах по космологии оценивали в 15 млрд световых лет (радиус Метагалактики отсюда ~ 10²⁸ см). Нижнюю границу многие теоретики, как и М. Марков, определяли по фундаментальной длине Планка, равной, повторю, 10^–33 см. Было очевидно, что эти границы условны, но все-таки они были очень важными для нашего мира. Ибо ничего больше Метагалактики современная наука не могла увидеть в принципе. А если идти в сторону меньших масштабов, то за границей фундаментальной длины, если и существовал мир меньших размеров, уже не действовали законы физики, законы, на которых был построен весь наш вселенский мир.

Имея две совершенно четкие масштабные границы, легко найти между ними среднюю точку. Для этого необходимо было перейти от общих представлений о масштабной шкале к количественной оценке. Я выбрал ось десятичных логарифмов. На такой оси каждое деление соответствовало изменению размеров в 10 раз. Весь масштабный интервал Вселенной от максимона до Метагалактики составил 61 порядок. Почему за основание я не взял 2 или число е? Ну, во-первых, это ничего не меняло по сути. Середина любой логарифмической оси все равно соответствовала бы такому объекту, размеры которого были бы во столько раз меньше Метагалактики, во сколько раз больше максимона. Во-вторых, десятичные логарифмы были просто удобнее, ведь подавляющее большинство данных о размерах объектов мира в справочниках приводились именно в них.

Чтобы найти точный масштабный центр Вселенной, необходимо было разделить интервал в 61 порядок пополам — получалось число 30,5. Если его прибавить к порядку максимона (–33), то получалось число –2,5. Ничего круглого и красивого. Теперь нужно было найти типичные объекты с размером 10^–2,5 см. Перевод в обычную систему давал величину в 50 микрон — размер клеточного масштаба.

Я купил несколько книг по биологии и цитологии и начал поиск размерных параметров. Через некоторое время, обобщив все найденные цифры, я получил интригующий результат. Точно в масштабном центре Вселенной находился средний размер живой клетки (рис. 4).

 

Максимон                                           Клетка                        Метагалактика

10^{-32, 8}см             50 микрон                             10^+28,2см

Рис. 4. Весь диапазон размеров известных науке объектов природы — от максимона
(10^–33 см) до Метагалактики (10²⁸ см) — составляет примерно 60 порядков.
Точно в центре масштабного диапазона Вселенной (10^–3 см) расположена живая клетка

Но еще более потрясающий результат я обнаружил, когда стал изучать литературу по эмбриологии.

Во-первых, оказалось, что именно 50 микрон имеет размер ядра женской половой клетки человека (рис. 5). Во-вторых, выяснилось, что большинство живых систем независимо от их размера имеют половые клетки примерно этого же размера. С учетом того, что средний размер живых клеток заключался в диапазоне от 10 до 100 микрон, причем есть и клетки-гиганты, например куриное яйцо, концентрация именно половых клеток около масштабного центра Вселенной выглядела далеко не случайной.

 

Рис.5. Место встречи  (в Масштабном Центре Вселенной) изменить нельзя.

 

В результате «гонки» лишь один из 200 000 000 сперматозоидов пробивает оболочку женской клетки (а) и проникает внутрь нее для осуществления процесса оплодотворения.

После этого головка сперматозоида, которая по объему намного меньше женского первичного ядра, начинает постепенно увеличиваться в размерах (б), пока не достигнет приблизительно объема ядра яйцевой клетки и, что замечательно, — размеров около 50 микрон. Лишь после этого содержимое обоих первичных ядер сливается в общее ядро (в). Слиянием ядерного материала, которое происходит абсолютно точно в масштабном центре Вселенной, заканчивается процесс оплодотворения и начинается онтогенетическое развитие нового организма (г).

Таким образом, стартовой масштабной «площадкой» для каждого человека является масштабный центр Вселенной (50 микрон), а финишной «масштабной чертой» является размер взрослого организма, который точно на 5 порядков выше по масштабной шкале размеров

К тому времени я уже знал, что чуть ли не на 80% жизнь каждого человека определяла его наследственность. Об этом в первую очередь говорило исследование жизни близнецов, которых судьба в детстве разлучила на многие годы. Оказалось, что они проживали, ничего не зная друг о друге, очень похожую жизнь. Количество и возраст родившихся у них детей, увлечения, имена супругов, специальности, болезни и даже одежда зачастую совпадали с пугающей точностью! Из этого можно было сделать вывод, что генетическая матрица, которую каждый из нас получает в момент зачатия при слиянии двух половых клеток (см. рис. 5), является важнейшей частью нашей личности. Биологи даже выдвинули идею об эгоистическом гене, который продлевает свою жизнь из поколения в поколение через множество перерождений в конкретных людях.

Что есть Я? То, что получено в жизни из окружающей среды (социальный фактор), или то, что досталось в виде наследственной матрицы от родителей? Вопрос на самом деле не простой, но очевидно, что очень большое место в личности человека занимают его гены и, генетическая составляющая личности человека — важнейшая. Но именно она создается точно в масштабном центре Вселенной! Следовательно, каждый человек отправляется в свое жизненное путешествие именно из этой точки на масштабной оси, каждый стартует из масштабного центра Вселенной. Так на новом витке развития науки возвращалась древняя идея о том, что человек — центр мира[1]. А вместе с этой идеей возвращалась уверенность в том, что человек — нечто большее, чем тело с мозгами, что он — продукт эволюции Вселенной и его потенциал еще далеко не изучен и не исчерпан. И здесь открывались такие фантастические перспективы, что от них кружилась голова.

Итак, хотя со времен Коперника наука все дальше уходила от идеи о центральном положении человека во Вселенной, увеличивая мир до невероятных размеров, а человека уменьшая до крошечной пылинки в космосе, прошло 500 лет, и наука опять к ней возвращается. В этот момент я почувствовал себя героем, спасающим человечество от ужасного мировоззренческого уныния. Мне хотелось поделиться своим открытием со всем миром.

Но прежде чем это делать, необходимо было убедиться, что оно имеет крепкий фундамент. Оценив объем предстоящей работы, я понял, что мне ее хватит на всю жизнь. Ведь предстояло исследовать закономерности расположения на масштабной оси практически все известные науке объекты. Более того, нужно было найти критерии сравнения их сложности. Спрашивается, как можно с помощью одного и того же метода сравнивать между собой атомы и молекулы, планеты и инфузории, элементарные частицы и слонов с жирафами?

Сначала я колебался, не без оснований полагая, что работа над этой идеей может занять все мое свободное время, а результат будет далеко не однозначен. Но знакомство с книгой М. Маркова дало мне решающий импульс, ведь если эта тема так волновала академика, которому уже было в то время за 60, то она очень интересна. А мне эта идея пришла в голову в 22 года. Значит, на реализацию ее у меня остается почти вся жизнь!

Начало работы над идеей

Что могло поколебать вывод о центральном положении жизни в масштабной структуре Вселенной?

Первое и самое главное — надежность масштабных границ.

Нижняя граница — фундаментальная длина, хотя и была получена из констант Планком, выглядела как некий чисто теоретический вывод, не подтвержденный экспериментами. К тому времени физикам удалось добраться на ускорителях до масштабов 10^–17 см, и до 10^–33 см было еще бесконечно далеко. Я стал изучать литературу по этому вопросу и постепенно убедился, что, несмотря на это, фундаментальная длина фигурирует во многих исследованиях и ни в одном из них ее статус нижней границы нашего мира не подвергается сомнению. М. Марков был далеко не первым и не последним, кто использовал фундаментальную длину в качестве нижней границы масштаба нашего мира. Не менее интересные выводы, используя этот размер, получил и известный физик Дж. Уилер. Я отчасти успокоил свои сомнения, ведь в конечном итоге, даже если со временем физика найдет еще более низкий порог масштабов, статус фундаментальной длины останется весьма значимым. Границы вообще вещь условная. На территории Земли было в свое время много проведено границ, но все они оказались много раз переделанными. Но вот граница между атмосферой и космосом, масштабная граница Земли при всей ее относительности, играет неизменно огромную роль в нашей жизни.

Верхняя граница — радиус Вселенной (10²⁸ см). Я обратился к космологическим работам. Оказалось, что его оценивают в разных источниках по-разному, диапазон оценок колебался в пределах от 10 до 60 млрд световых лет. Это делало верхнюю границу не столь надежной и стабильной, как нижняя. Впрочем, большинство оценок сходилось к диапазону 15–25 млрд световых лет. При этом расчеты показывали, что для значения радиуса в 10 млрд световых лет центр логарифмической оси оказывается на 25 микронах, для значения 40 млрд лет — на 50 микронах. Таким образом, гигантские космические расстояния здесь превращались в еле заметные микронные колебания. Между нижней и верхней оценкой радиуса Вселенной разница составляла всего-то примерно 0,5 порядка. При делении всего масштабного интервала пополам эта разница уменьшалась вдвое — 0,25 порядка. Следовательно, оценка в –2,5 для центра масштабного интервала имела вариативность в пределах ±0,125 порядка. И полученное значение было очень близко к 50 микронам. А поскольку никто в космологии до сих пор не может точно определить радиус Метагалактики, почему бы не выбрать такой, которое соответствует центральному положению ядра половой клетки человека? Это не запрещено даже при строгом подходе и не является грубой натяжкой, а всего лишь определяет степень вероятности полученного вывода. Другими словами, предположив, что радиус Метагалактики равен 40 млрд световых лет, мы получаем совершенно точное соответствие между масштабным центром Вселенной и ядром половой клетки. Предположив, что радиус имеет несколько иное значение, мы получаем отклонение в 10–20 микрон — не такое уж большое, учитывая гигантский интервал масштабов между нижней и верхней границей нашего мира.

Впрочем, все эти оценки и рассуждения хотя и не убедили меня до конца, зато сняли опасения в том, что первоначально я выбрал границы случайно и поэтому они не имеют какого-либо значения вообще. Можно было теперь утверждать, что с вполне определенной степенью достоверности ядра половых клеток человека стартуют из самого масштабного центра Вселенной. А весь разброс значений этого масштабного центра, при самых смелых допусках в отношении радиуса Метагалактики, заключался в диапазоне размеров от 25 до 60 микрон. Из эмбриологии же я почерпнул информацию о том, что большинство ядер половых клеток не выходят за пределы этого диапазона. И тогда остается лишь гадать, насколько точно в масштабном центре Вселенной расположена клетка именно человека. И здесь возникает вопрос, а что, если половая клетка человека несколько больше масштабного центра? Может быть, в этом сдвиге в сторону бóльших размеров и заключена особая эволюционная роль человека?

Эти вопросы не дают мне покоя и по сей день, но я прекрасно понимаю, что до тех пор, пока космологи окончательно не определятся с истинным радиусом Метагалактики, получить здесь полную определенность невозможно.

Второй сложнейший вопрос, который возникал в связи с этим открытием, был связан со статусом масштабного центра. Когда церковь утверждала, что человек находится в центре мироздания, она подразумевала, что таковым является Земля, на которой живет человек. При этом было очевидно, что такой центр — это конкретный, реальный физический центр множества небесных сфер, по которым вращались на равном удалении от Земли планеты и светила.

А что открыл я? Какой-то относительный центр — «во столько раз больше, во сколько раз меньше». Ну и что? Какой физический смысл стоит за этой пропорцией?

Вопрос необычного статуса масштабного центра не давал мне покоя, подрывая уверенность в том, что сделанное открытие имеет какой-то реальный смысл. Это для многих превращало мое открытие в некий формальный физико-математический парадокс, из которого ничего серьезного как бы и не следовало.

Чтобы его снять, нужно было решить две проблемы. Первая – понять, какую роль играет масштабная ось в устройстве мира. Второе — определиться с тем, что такое понятие центра в пространстве.

Забегая вперед, скажу, что именно решение этих двух проблем вывело меня через некоторое время на новое понимание сущности пространства и на такие потрясающие открытия, что они сами по себе стали не менее значимыми, чем факт центрального масштабного положения человека во Вселенной.

Несколько опережая рассказ об этих открытиях, хочу привести простой пример с относительностью понятия центра. Если большинство людей спросить о том, где центр стола, они укажут на центр столешницы. А ведь это всего лишь центр плоской части стола, в том время как его «истинный» центр находится под столешницей (рис. 6). И с другой стороны, когда важного гостя сажают за стол, то его сажают «в центр стола», хотя, безусловно, это не центр столешницы, а всего лишь центральное положение линии, огибающей стол, находящееся по представлениям большинства, например, с торца. Это уже какой-то другой, символический центр. Итак, даже у простейшего предмета — стола, можно указать на три различных центра. А что уж там говорить о Вселенной! Со временем я пришел к выводу, что ничего нельзя конкретно определять до тех пор, пока мы не определяемся с размерностью пространства, в котором делаем анализ. Двухмерная столешница и трехмерный объем стола отличаются именно этим выбором. Но к этому выводу я пришел спустя несколько лет. А в те далекие 70-е я просто сказал себе — пусть масштабный центр какой-то не такой, как обычный трехмерный центр. Все равно остается вопрос, почему пропорции Вселенной именно таковы, что генетический человек занимает в них столь выделенное место?

 

Рис. 6. У стола можно найти множество различных центров, которые имеют смысл
только в рамках выбранной размерности

 

Чтобы снять вторую проблему — якобы чистой условности масштабной оси в жизни Вселенной, — необходимо было изучить роль масштабного измерения в жизни Вселенной вообще. Что несет оно с собой? Обычная ли это условность нашего познания (что-то меньше, что-то больше) или некий важный, но не изученный основательно параметр природы? И каково место на этой оси биологической жизни?

Впрочем, была еще одна проблема. Как бы я себя ни убеждал, что человек как набор генов важнее, чем человек вообще, мне все равно хотелось бы, чтобы в центре мироздания был именно он, а не его половая клетка, пусть даже и с полным набором генетической программы на всю жизнь. Честно говоря, в тот момент меня  больше всего меня интересовало место во Вселенной именно человека, т.е. себя самого в первую очередь. Так уникально (как мне казалось) было организовано мое сознание, что место в обществе, место, за положение в котором беспокоится подавляющее большинство людей, для меня значило не очень много, почти ничего. А вот мое место во Вселенной интересовало меня необычайно. Потом, спустя многие годы я узнал, что подобные вопросы интересовали с древнейших времен индийских брахманов. Учитывая мою естественную тягу к йоге и поиску космических закономерностей, можно предположить, что мои корни (информационные или генетические) уходят в Индию. И когда я впоследствии посетил ее, то почувствовал себя там как дома, в отличие от многих других стран мира.

Но человек на масштабной оси явно занимал не центральное место, его размер приходился на точку, сдвинутую относительно центра примерно на 5 порядков. Это было обидно и не очень соответствовало первичной идее.

И здесь, анализируя этот вопрос, я обнаружил другую закономерность. Оказалось, что размер человека точно соответствует масштабному центру биологического диапазона. Человек во столько раз больше мельчайшей частицы живого — вируса, во сколько раз он меньше величайшей живой системы планеты — Биосферы (рис. 7). Это уже было что-то! Более того, оказалось, что весь масштабный диапазон жизни сдвинут относительно центра Вселенной именно на 5 порядков и имеет длину в три раза больше этой величины — 15 порядков.

 

Вирус			Биосфера
10 –5,5 см		10 2 см	10 9,5 см

Рис. 7. Весь диапазон живых систем занимает точно 15 порядков на логарифмической оси. Рост человека соответствует масштабному центру этого диапазона. Человек (10² см) настолько больше вирусов (10^–5 см), насколько он меньше Биосферы (10⁹ см).
Влево и вправо — по 7,5 порядка

Как раз в этот период я прочел еще одну судьбоносную для меня книгу — «Земное эхо солнечных бурь» В.Л. Чижевского. Эта книга совершила окончательный переворот в моем сознании. Если ранее я считал, что жизнь человека определяется в первую очередь земными процессами (например, воспитанием, генами, классовой борьбой и т.п.), то после ее прочтения я понял, что она (да и вся жизнь вообще) жестко связана с солнечными ритмами, а следовательно, и с космосом в целом. Если две русские революции 1905 и 1917 годов произошли (а это совершенно точно) во время пиков солнечной активности, то недооценивать роль космоса в жизни общества после этого было, с моей точки зрения, совершенно невозможно. Как после этого выросла моя убежденность в правильности поиска масштабных закономерностей! Ведь центральное место человека во Вселенной теперь уж представлялось мне одним из важнейших звеньев общей закономерности. Жизнь во Вселенной приобрела в моих глазах роль важнейшего явления, несмотря на свои незначительные размеры на фоне необъятного космоса. Но что за этим предположением скрывалось на самом деле? Чтобы это понять, мне предстоял долгий путь почти в 25 лет, путь, который еще не завершен и сегодня. Но именно на этом пути меня ждали другие интереснейшие открытия и прозрения. И именно в 1976 году я принял окончательное решение посвятить поиску ответов на эти вопросы всю свою жизнь.

В это время я работал сменным мастером на абразивном заводе в Волжском. И начать самостоятельную научную работу было крайне сложно. Для этого по всем правилам нужно было уйти в институт, более того, институт общих физических проблем (а они находились в первую очередь в таких городах, как Москва или Ленинград), поступить в аспирантуру, участвовать в семинарах и прочее, прочее. Но все это в те советские годы было для меня столь же нереально, как полет на Марс. У меня не было ни жилья, ни денег, ни связей, ни соответствующего образования.

Оставалось одно – придать этому поиску статус личного увлечения. И я выбрал этот путь как единственно реальный. Вся информация о размерах различных физических объектов была разбросана по множеству книг и справочников. Следовательно, мне на первом этапе нужна была лишь литература. Что-то я стал покупать в магазинах, а что-то приходилось искать в библиотеках. Хорошие библиотеки были в Волгограде, да и книжные магазины были там. Поэтому для поиска информации мне приходилось ездить в другой город. Но эти мелкие трудности меня не остановили. С 1976 года я начал планомерную осаду проблемы.

Первое признание идеи

Для начала мне необходимо было заполнить масштабную шкалу от максимона до Метагалактики другими объектами Вселенной, чтобы наполнить ее конкретным смыслом. Изначально задача казалась невероятно сложной. Ибо разнообразие мира, в котором живет человек, буквально ошеломляюще. Но стоит только уйти из макромира земной жизни человека и отправиться в путешествие в область мега- или микромира, как разнообразие резко уменьшается и оказывается, что значимыми для всего масштабного диапазона оказываются всего лишь несколько десятков объектов: максимон, фотон, электрон, протон (нейтрон), атомы, молекула, клетки, организмы, биоценозы, планеты, звезды, галактики и Метагалактика… Более длинный список в 40 основных объектов я составил позже. Но все равно 10 или 40 основных объектов, размеры которых предстояло определить, оказалось не так много.

Более того, любой список объектов, необходимых для заполнения масштабного диапазона, можно существенно сократить. Дело в том, что 99% вещества сосредоточено в звездах. Из звезд сформировано несколько простых типов галактик, где доминируют эллиптичные. Звезды состоят преимущественно из водорода (более 90% от всего количества атомов). Водород состоит из протона и электрона. Протон состоит из нескольких кварков. Есть еще фотоны, максимоны, ну и сама Метагалактика. Следовательно, подавляющее количество вещества Вселенной сосредоточено в галактиках, которые состоят из звезд, а они, в свою очередь, состоят из атомов водорода, состоящих из протонов и электронов, и видим мы это благодаря фотонам. В основе всего разнообразия – максимоны. Планеты, кометы, пыль, межзвездный газ, биосистемы и прочие «мелочи» нашего мира содержат не более 1% всего вещества Вселенной.

Впрочем, к перечисленным выше «лидерам» распространенности необходимо было добавить еще и ядра звезд и галактик. Ядра последних играют отдельную важную роль в их жизни и не состоят из звезд. Ядра звезд точно так же имеют особый статус в их структуре, ибо после гибели звезд от них остаются как раз именно они, ядра — белые карлики, нейтронные звезды или черные дыры.

По ходу заполнения масштабной шкалы объектами мне пришлось прибегнуть к некоторому упрощению — я определял их средний размер. Например, звезды занимали на масштабной оси (далее — М-ось) от карликов до сверхгигантов 4 порядка. Галактики — от эллиптических до спиральных — 3 порядка, атомы — 1 порядок… Для всех классов систем я использовал один и тот же прием — брал среднюю точку на масштабном диапазоне их размеров. Следовательно, мне изначально необходимо было найти в каждом классе систем их границы, так сказать, крайние точки. Например, самую маленькую и самую большую клетку, самую маленькую и самую большую живую систему, самую маленькую и самую большую звезду. Как потом выяснилось, этот прием привел к другим интересным открытиям.

Когда предварительная кропотливая работа по сбору информации о размерах основных объектов закончилась, я неожиданно сквозь хаос фактов увидел уникальную повторяющуюся пропорцию в 5 порядков. Так, например, атом водорода в 10⁵ раз больше своего ядра — протона. Ядра звезд в среднем в 10⁵ раз меньше самих звезд, ядра галактик в 10⁵ меньше галактик. Коэффициент пропорции в 5 порядков встречался как минимум в трех наиболее типичных классах систем мира. Но и для человека он имел большое значение. Стартуя с размера в десятки микрон, половая клетка разворачивается во взрослый организм метрового диапазона. Отношение 10² см к 10^–3 см также равно 10⁵. По мере обнаружения этих повторяющихся закономерностей, число 10⁵ стало для меня постепенно приобретать все более загадочное, мистическое значение.

И тут я сделал свое первое «настоящее» физическое открытие.

Начав отсчет от левого края масштабной шкалы Вселенной, от максимонов с их фундаментальной длиной в 10^–33 см, я отложил пять порядков 4 раза и получил совершенно точно размер протона (и нейтрона) — 10^–13 см. Добавив еще 5 порядков — получил размер водорода — 10^–8 см. Следующий шаг в пять порядков выводил меня на средний размер клеток — 10^–3 см, еще один шаг — на рост человека — 10² см. Последующие шаги привели меня к среднему размеру ядра звезд (10⁷ см), звезд (10¹² см), ядер галактик (10¹⁷ см) и галактик (10²² см). Я ожидал, что дальнейшее продвижение в область мегамасштабов закроет эту периодичность размером Метагалактики (рис. 8). Но предполагавшийся размер в 10²⁷ см оказался в 10 раз меньше реального — 10²⁸ см.

 

Рис. 8. Верхний ряд — периодическое расположение основных объектов Вселенной на масштабной оси, переведенное здесь через коэффициент 10¹⁰ см/с (скорость света) в интервал времени, необходимый для прохождения света через данный объект в пустоте. Средний ряд — характерное время колебания системы около точки равновесия (средняя собственная частота колебаний). Нижний ряд — среднее время нахождения системы в возбужденном состоянии

Итак, я увидел, что наиболее типичные объекты Вселенной расположены на масштабной оси строго периодически. Так я открыл масштабную периодичность Вселенной.

Впрочем, не все было идеально, оставались сложные проблемы с двумя интервалами и крайним правым значением. Затем, непонятно, чем можно было заполнить пустой интервал в 20 порядков от максимонов до протонов. Эту проблему я решил по наитию, вставив в три узловые точки фотон, ядро электрона и сам электрон. Признаюсь, я до сих пор не уверен, что такое решение верно. Еще одна проблема — между атомом (10^–8 см) и ядром звезды (10⁷ см) был интервал размеров в 15 порядков, который по всем правилам нужно было заполнить какими-то типичными объектами физического мира, например пылинками и метеоритами. Вместо этого я взял редкие для Вселенной биологические объекты — клетку и человека. С точки зрения формальной методологии такая подмена была неправомерна. Но я исходил из другой логики. Если периодичность существует на протяжении всей шкалы, то она должна проявляться на любом материале, в том числе и на биологическом. Следовательно, если нельзя исследовать распределение по размерам космической пыли и метеоритов, то можно в этом диапазоне заменить их биологическим материалом. Да и потом, ради чего все это исследовалось? Ради того, чтобы найти место человека во вселенском порядке!

Еще одна проблема — расхождение в порядок между расчетной вселенской шкалой (12 × 5 = 60) и реальной в 61 порядок. Для сохранения строгой периодичности размер Метагалактики должен был бы быть в 10 раз меньше. Но никакие космологические теории не дают даже намека на то, что возраст Вселенной всего лишь 1 миллиард лет. Этот «хвостик» в один порядок нарушал открытую мной красивую закономерность и стал сначала источником постоянной неудовлетворенности, он сильно мешал построить простую и четкую схему периодичности с шагом в 10⁵. Но как потом выяснилось, именно это отклонение от круглой периодичности имело настолько важное значение для всей теории масштабной гармонии, что вывело меня на многие новые пласты понимания динамики развития мира. И маленькое несоответствие красивому и «круглому» порядку при его анализе привело к столь интригующим выводам, что я лишний раз убедился — в природе нет ничего случайного, и даже в малейших отклонениях от строгой закономерности необходимо искать глубочайший физический смысл.

Но в те годы я еще этого не понимал и решил, что пусть все не так идеально точно, как хотелось бы, пусть есть дыры в системе (а разве их не было изначально в таблице Менделеева?), но все равно получилось нечто принципиально новое, красивое и главное — очень привлекательное для человеческого самолюбия.

Я несколько месяцев ходил в эйфории от полученного результата. Во-первых, я первый заметил, что в масштабном центре Вселенной находится живая клетка, во-вторых, я открыл уникальную периодичность наиболее характерных размеров — 10⁵. В-третьих, выяснилось, что весь масштабный интервал живых систем занимает на этой шкале ровно 15 порядков (от вируса до Биосферы). Причем точно в центре этого диапазона находится сам человек.

Впоследствии мне прислали стихотворение А. Тарковского, которое выражает эмоциональную суть этой закономерности:

Я человек. Я посредине мира.

За мною мириады инфузорий,

Передо мною мириады звезд.

Я между ними лег во весь свой рост —

Два берега связующее море,

Два космоса соединивший мост.

 Меня поразило то, насколько художественная интуиция поэтов может опережать движение науки вперед.

Но в дальнейшем я опять погрузился в сомнения. А надо признаться, что в той или иной степени периоды воодушевления и восторга у меня сменяются периодами жесточайших сомнений в правильности всех построений (более того — в правильности всего, что я сделал в жизни), что приводит к их дополнительной проверке, которая приводит к… новым открытиям новых закономерностей.

Заново проверяя все расчеты, я заметил, что в самых общих чертах стабильность ядерных форм объектов выше, чем стабильность самих объектов. Чтобы придать этой закономерности более наглядный вид, я разместил все ядерные системы в нижнем ряду, а собственно объекты — в верхнем ряду. И соединил их сначала ломаной линией, а затем плавной синусоидой (рис. 9). Эта красивая волна сначала не несла для меня ничего, кроме мнемонического образа масштабной периодичности. Но как потом выяснилось, в ней я интуитивно угадал главный механизм образования такого рода закономерностей.

 

Рис. 9. «Волна устойчивости». На масштабной оси Вселенной все основные объекты и их «ядра» расположены периодически. Внизу дана периодичность расположения на этой же оси масштабных «зон влияния» четырех основных сил природы

 

Поскольку ядерные системы интуитивно казались мне более устойчивыми, я назвал эту синусоиду «волной устойчивости». И в дальнейшем использовал ее в качестве наглядного образа для демонстрации найденной закономерности.

Открытая периодичность казалась мне настолько интересной, что я решил рассказать о ней какому-либо ученому, который бы мог ее оценить, дать ей дорогу в научную литературу и стал бы моим союзником в продвижении этой идеи в научное сообщество. В Волгограде, а тем более в Волжском я таковых найти не смог. Тогда я стал изучать книги по общемировоззренческим вопросам, в которых искал идеи, близкие к моим. Одна из таких книг — «Эволюция биосферы» М.М. Камшилова показалась мне весьма близкой по глубинному восприятию мира, и я написал ее автору письмо. Это письмо сыграло в продвижении моих идей в мир решающую роль.

Через некоторое время я получил ответ, но не от Камшилова, а от его… вдовы. Она мне сообщила грустную весть — автор книги скончался сразу же после ее издания. Но мое письмо она передала В.Л. Кожаре, который был одним из организаторов «Первой всесоюзной конференции по теории классификации» в небольшом городке Борок, что на Рыбинском водохранилище. И он предложил мне принять в ней участие с так называемым стендовым докладом. Предложение было фантастическим, ведь до этого я не только не участвовал в научных конференциях союзного масштаба, но вообще не участвовал ни в каких подобных мероприятиях. У меня не было ни ученого звания, ни одной научной публикации. Я вообще с формальной точки зрения не был ученым. Куда мне сразу на всесоюзную конференцию! Но ведь этого никто не знал, а моя «волна» не виновата в том, что она пришла в голову такого не «академического» человека. Да и какое значение все это имело? Если «волна» не фикция, а отражение одного из законов природы, то какая разница, кто о ней расскажет первый?

Поэтому я принял предложение и стал срочно готовить стендовый доклад — два листа ватмана, с «волной» и тезисами, взял больничный (кто бы отпустил меня с завода на научную конференцию?) и поехал в Борок.

Лишь спустя несколько лет я понял, что эта конференция была единственной, на которой могли всесторонне оценить в то время мою идею. Она была уникальной по многим параметрам. Во-первых, это была первая междисциплинарная научная конференция в СССР вообще. На нее съехались со всей страны ученые, представлявшие совершенно разные области знания: физики, химики, биологи, геологи, географы, лингвисты, философы, астрономы, математики, врачи, искусствоведы… Каждый был при этом не просто хорошим специалистом в своей области, но стремился найти в ней некоторые универсальные закономерности упорядочивания информации, которой они обладали в своей сфере знания. Во-вторых, всех объединяла в явной или неявной форме мечта найти Единую теорию классификации, которую можно было бы применять в любой области науки. В-третьих, поскольку собрались столь разные специалисты, на конференции царил уникальный для того консервативного времени дух демократизма, ибо не было пирамиды авторитетов, обычной для любой узко дисциплинарной конференции.

Мой скромный стендовый доклад сразу же привлек внимание участников конференции, вокруг него постоянно толпились ученые и журналисты. Очевидно, что тема оказалась актуальной, поэтому я убедил членов оргкомитета (С. Чебанова и О. Калинина) втиснуть мое выступление в и без того плотный регламент конференции, и мне дали первые в моей жизни 7 минут на доклад. Успех был полный. «Волна» всем понравилась, и я тут же получил предложение от журналиста Свиньина написать статью для журнала «Знание-сила». Меня познакомили с одним из главных идеологов этой конференции — Ю.А. Шрейдером, который был консультантом этого журнала и рекомендации которого служили туда пропуском.

Из Борка я приехал в Москву, зашел в редакцию журнала и показал свою «волну» там. Мне сказали, что на подобную тему им предлагали много материалов, но моя интерпретация нравится больше других, поэтому они готовы ее опубликовать. Мы обговорили объем статьи, ее стиль, и я уехал в Волжский, окрыленный своим первым успехом.

Статью я писал долго, мне ее много раз правили, и в конечном итоге она получилось с шестого или седьмого захода. Причем получилась совсем не такой, как я хотел, но специфика журнала требовала своего стиля, поэтому я согласился с тем вариантом, который в 1981 году и был опубликован[2]. Когда я приехал получать авторские экземпляры в редакцию, мне сказали две важные вещи. Первая — я просто не понимаю, как мне повезло, так как в редакции часто отказывали даже академикам. Второе — если я надеюсь, что после этой статьи меня признает научный мир и моя жизнь изменится, то меня ждет разочарование.

Они были правы, никакого последействия в научном мире для меня эта статья не оказала (хотя и могла, но об этом я расскажу потом). А то, что моя первая в жизни публикация вышла сразу же в таком популярном журнале, как «Знание-сила», иначе чем чудом назвать было нельзя. После успеха в Борке и в редакции я почувствовал себя как на крыльях, тем более что меня постоянно приглашали на разные семинары и конференции. Ощущение было как у гадкого утенка, которого неожиданно признали за своего прекрасные (научные) лебеди.

Благодаря новым контактам я опубликовал несколько вариантов своей идеи в относительно строгом изложении[3]. В целом я попал в чрезвычайно интересную для себя научную среду и познакомился с множеством ученых, которые создавали свои собственные оригинальные концепции. Это общение было крайне важно, т.к. я постепенно превращался из автора одной идеи в ученого, который видел широкое поле системных и классификационных проблем мировой науки.

В этот период я принял окончательное решение уйти с производства и заняться наукой, так как именно в этом видел высший смысл своей жизни. До лучших времен я перевелся с абразивного завода в филиал ВНИИАШ (институт абразивов и шлифования) на должность младшего научного сотрудника. Работы там было мало, можно было днями проводить в читальном зале и продолжать развивать свои идеи.

С этого периода я, наверное, навсегда стал ученым-одиночкой, который занимался наукой в тиши библиотек и собственной квартиры, лишь изредка публикуя свои результаты или выступая на семинарах и конференциях. Сначала меня это несколько угнетало, поскольку я понимал, что такое положение не делало меня ученым с точки зрения традиционных правил научной жизни. Но потом я понял, что это было для меня оптимальным путем, ибо научная среда требовал бы массы усилий для адаптации в ней и защиты своих идей. Я же с этого момента и дальше всегда оставался независимым исследователем, который мог заниматься тем, чем хотел, мог думать, о чем хотел, и писать все, что хотел. Это дало мне необычную творческую свободу и массу свободного от суеты времени.

Неофициальная наука

Первое успешное выступление сделало меня весьма популярным в среде ученых, которые занимались теорией классификации и теории систем. Меня стали приглашать на конференции и семинары, где я успешно выступал и с интересом слушал доклады других на самые невероятные темы. Период с 1979 по 1982 г. стал для моего восприятия общей научной атмосферы важным потому, что я получил много информации (особенно на ленинградских семинарах) о других направлениях в теоретических работах системного плана. Большую роль в моих знакомствах с нетрадиционными научными направлениями в то время сыграл С. Чебанов — удивительный человек, который стремился найти в научной среде любое нетрадиционное и оригинальное исследование и старался знакомить всех авторов таких исследований друг с другом. Позже я познакомился с еще одним таким «собирателем редкостей» — Г.В. Рязановым, который также вывел меня на ряд интересных тем.

Георгий Васильевич был вообще уникальным явлением в советской науке. Он числился сотрудником Института теоретической физики, который состоял, кажется, всего из пары десятков теоретиков, отобранных из самых, если можно так сказать, творческих физиков СССР того времени. В институте он появлялся раз в месяц за зарплатой, современную физику (которую знал блестяще) он для себя похоронил, так как пришел к выводу, что она в глобальном тупике и ничего нового уже никогда не даст. Он искал выход из этого тупика в работах других авторов и параллельно этому создавал свою целостную картину мира. Образ жизни он вел научно-богемный. Это был классический физик-теоретик, который большую часть времени проводил дома, лежа на постели и общаясь с другими по телефону. В его квартире было невозможно найти ни чистой чашки под чай, ни чистого угла без мохнатой пыли. Быт и деньги его вообще не интересовали. В квартире у него стоял шкаф с работами всяких оригиналов, и он всячески старался привлечь мое внимание к этим теориям. Но в тот период я с трудом воспринимал чужие оригинальные идеи, так как моя голова была переполнена собственными, которые требовали проработки. Судя по его образу жизни, в его жилах текла и кровь Диогена. Именно он мне раскрыл до конца глаза на общую ситуацию в науке. К сожалению, я потерял в 90-е годы с ним контакт, кажется, он продал свою квартиру на Тверской и уехал в Израиль. И, кажется, он наконец-то опубликовал свою собственную картину мира.

В ходе общения с «неформальными» учеными я сделал для себя открытие — советская наука имела внутреннюю оппозицию. В СССР существовала могучая и богатая академическая наука, в которой работало огромное количество ученых. А внутри этой огромной системы почти во всех областях исследований возникали бунтари, которых не устраивало общее развитие науки и ее идеология. Причем общим свойством многих нетрадиционных работ было то, что они носили междисциплинарный характер, чаще — даже метафизический. Метафизическими бунтарями становились ученые разных возрастов и с разными научными степенями — от простых м.н.с. до академиков. Всех их, как правило, не удовлетворяла официальная парадигма, чаще всего это происходило по причине ее узкой ограниченности, отсутствия целостного восприятия мира. Поэтому на свой страх и риск такие ученые создавали некие общие картины мира, теории упорядочивания информации и прочие оригинальные системы, которые явно не вписывались в тематику узкодисциплинарных исследований.

Эти картины могли носить как чисто описательный характер, так и быть перегружены математическими формулами — это не меняло их судьбы. Все они оказывались за чертой официального признания, отвергались официальной наукой. А их носители постепенно становились изгоями (в той или иной степени) в своих профессиональных кругах. Изгнанные из этих узких кланов, такие ученые искали другую среду общения. Так и возникли постепенно все эти междисциплинарные семинары, на базе которых и происходило обсуждение подобного рода работ.

Надо сказать, что до определенного времени эти семинары не очень беспокоили официальную науку. Гонения начались лишь при Ю. Андропове, да и то носили не столько тотальный характер, сколько были нацелены на «чистку рядов» академических вузов. Один из наиболее характерных примеров — судьба семинара по семиодинамике в Ленинграде, которым руководил профессор Р. Баранцев. Уважаемый математик из ЛГУ «заразился» идеей тринитаризма и системных исследований. Он собрал вокруг себя несколько энергичных молодых ребят, которые пытались построить некую общую теорию знаков. Во времена позднего Брежнева в ЛГУ на это закрывали глаза, но в эпоху Андропова идеологический контроль вновь усилился, и Р. Баранцева в итоге уволили из университета. Он много писал на эту тему писем в различные инстанции, об этом даже вышла статья в газете «Известия». Ничего не помогло. Академическая наука не допускала в своих рядах отклонений от разрешенных тем.

Для меня, простого инженера, выросшего на периферии, где ничего подобного не было даже в помине, все это оказалось неожиданностью. Я и понятия не имел, что в науке есть разные течения, в том числе и диссидентские. Но оказалось, что именно диссиденты от науки приняли мою теорию на ура, а вот официальная наука вообще на нее никак не среагировала. Не было ни критики, ни отзывов, ни положительных оценок, ни обсуждения. Сначала я не понимал почему. Ведь все мои результаты были получены исключительно на базе классических знаний. Чего было проще и надежнее, чем построить классификацию объектов в зависимости от их размеров! И взять размеры из академических справочников. Правда, при этом получались неожиданные выводы, но просто я первым упорядочил известную всем информацию, привел ее в системный вид. Так почему же на эти очевидные результаты не было никакой официальной реакции (как ее нет и до сих пор)?

Лишь через много лет я понял до конца, в чем причина молчания официальной науки. И понял самым неожиданным образом.

Спустя почти 20 лет я познакомился с А.П. Ивановым, который в 90-х годах вел различные семинары по проблемам развития России. После нескольких встреч он предложил мне организовать собственный семинар. Я принес ему план, и он вдруг замер, увидев мою фамилию. «Вы Сухонос?» — неожиданно спросил он меня. — «Да, а что?» — «А это случайно не ваша статья вышла в журнале „Знание–сила“ в 1981 году?» — «Да, моя…». Наступила пауза. И потом он рассказал мне удивительную историю, которая меня не только позабавила, но и окончательно убедила в бесперспективности попыток продвинуть мою идею в академическую науку.

А.П. Иванов в 1981 г. был секретарем Совета по автоматизации научных исследований при Президиуме АН СССР. Когда он прочитал мою статью «Взгляд издали», идея ее поразила его красотой и масштабностью. И он стал обходить с ней академиков. Они читали и хвалили ее. Тогда у него родилась мысль пригласить автора статьи выступить на одном из заседаний АН СССР. Это было бы, безусловно, для меня высшим признанием и наверняка повернуло бы мою жизнь в иную сторону. Но организация такого выступления — серьезная акция для Академии, и она требовала одобрения высшего руководства, поэтому А. Иванов показал мою статью вице-президенту АН СССР А. Логунову. Прочтя статью в журнале, тот послал запрос, чтобы узнать, где в его системе работает С. Сухонос, но получил ответ, что таковой не числится у них вообще. И он ответил А.Иванову, что, скорее всего, автор какой-то молодой доктор наук, работающий в провинции. И если он на самом деле чего-то стоит, то со временем пробьется. Но приглашать человека не из своей системы он не может. Так идея А. Иванова о моем выступлении в Академии наук завершилась ничем.

А в это время я работал м.н.с. в филиале Института абразивов и шлифования… И очень ждал положительной официальной реакции на свою публикацию, ждал, кончено не приглашения в АН СССР, но хотя бы дискуссии на эту тему в научных журналах. Или какой-либо реакции в научно-популярных изданиях. Ничего такого не последовало.

В чем же была главная причина молчания официальной науки?

Современная наука представляет собой узко дифференцированную область познания, где каждая область исследуется определенной группой ученых, которые, как правило, стараются не делать шагов в сторону — в соседнюю область. Таких «делянок» в современной науке тысячи. И в каждой есть свой общепризнанный авторитет (лидер), несколько известных ученых и шлейф из обычных ученых, которые ориентируются на мнение своей элиты. Любое междисциплинарное исследование в такой системе выпадает за рамки и оказывается «незаконным». Даже академики в СССР не могли принять на себя ответственность рекомендовать идею «волны устойчивости» для широкого обсуждения. Ведь она была сделана не просто на стыке нескольких дисциплин, а носила общенаучный характер и охватывала едва ли не все области знания: физику, астрономию, биологию, геологию, социологию… Кто мог стать экспертом? В современной науке — никто. Кто мог взять ответственность за ее признание? Никто. Разве что философы, но они были типичными гуманитариями, которые обычно входили в ступор при виде множества мало или совсем непонятных цифр и точных количественных определений.

Впоследствии я убедился, что эта ситуация свойственна не только России. На книгу «Масштабная гармония Вселенной» я регулярно получаю положительные отзывы от известных ученых из разных стран (в том числе из США и Швейцарии). Но это их личное мнение, которое никак не может быть превращено в официальное признание данной темы.

Когда я понял, что официальная наука будет хранить молчание по поводу моего открытия всегда, я направил свои усилия для создания среды обсуждения в науку неофициальную. Но как ни странно (на первый взгляд), не началось широкого обсуждения и там. Хотя в кругах ученых, которые занимались междисциплинарными исследованиями, «волна устойчивости» вызывала всегда большой интерес, эта тема не обрастала последователями и была как-то в стороне, сама по себе. А мне, естественно, очень хотелось, чтобы рядом появились другие исследователи, которых бы эта тема по-настоящему увлекла. Хотелось иметь круг единомышленников, с которыми бы мы вместе развивали эту идею. Естественное желание. Ведь человек по сути своей существо социальное. Тем более я прекрасно осознавал гигантский потенциал поднятой темы и видел при этом, что она только слегка мной затронута, понимал, сколько еще предстоит сделать и какие еще могут на этом пути возникнуть открытия.

Итак, несмотря на очевидное признание «волны устойчивости» в неофициальной науке, даже здесь не удалось создать какой-либо семинар, какую-то школу. Сначала я полагал, что дело во мне, в моей недостаточной настойчивости, в каких-то моих личных качествах. Лишь позже я разобрался в этой ситуации до конца и понял, что новые идеи подобного масштаба (даже если они верны) обречены «вылеживаться» десятилетиями, если не столетиями, прежде чем начинается их дальнейшая проработка (или наступает полное забвение).

Но в начале 80-х я этого еще не понимал. Поэтому, чтобы разобраться в «странной» ситуации с реакцией официальной науки, я погрузился в системное изучение новой для себя темы — истории науки. Это дало меня еще одно интересное направление исследований, на котором я впоследствии сделал несколько открытий. Так анализ собственной ситуации в науке привел меня к теме логики развития науки, законов смены парадигм, а затем и к логике развития общества в целом. Вот уж действительно, человек мера всего и, постигая себя, постигаешь весь мир.

Таким образом, после первого невероятного (по моим масштабам) успеха продолжения не последовало. Я остался в «родном» ВНИИАШе, где никто не мог даже понять, о чем я пишу. Меня воспринимали там как некую загадочную личность, занятую непонятно чем. Статья в журнале «Знание–сила» авторитета мне в институте не прибавила и вообще ничего не изменила в моей жизни. «Большая» наука не проявила к этой теме интереса, а «малая» — была очень далека от такого рода тем. Более того, в среде неофициальной науки, в которой ко мне относились очень хорошо, я не нашел ни одного единомышленника, с которым можно было бы обсуждать эту тему по существу. Короче говоря, я почувствовал себя «Золушкой» после бала. На конференции в Борке моя идея оказалась в центре внимания, но «бал» закончился, и я опять чищу золу в абразивной печи. Постепенно я осознал, что дальше мне придется продвигать эту идею на свой страх и риск.

То, что, несмотря на потрясающие выводы, идея масштабной гармонии оказалась вне официальной науки, не давало мне покоя, но затем я понял, что кроме чисто междисциплинарной причины за этим стоит еще одна, более общая проблема.

Идея масштабной «волны устойчивости» имела центральное звено, которое меня воодушевляло более всего. Она полностью меняла представление о месте человека во Вселенной. А это было грандиозным изменением картины мироздания, изменением, которое иначе как революцией мировоззрения не назовешь.

Когда происходили подобные изменения в прошлом? Я стал изучать историю науки и увидел, что последняя революция такого рода случилась после выхода книги Коперника. До этого было распространено убеждение в том, что человек занимает особое, центральное положение в этом мире, ибо Бог создал этот мир для человека. Вокруг него вращались планеты и звезды. Работа Коперника разбивала эту красивую картину вдребезги. Человек из центра мира попадал на его периферию. Причем, по мере изучения Вселенной, ее масштабы становились все большими, а человек становился все более незначительным, ничтожным на ее фоне. И по мере ослабления религиозного влияния на общество и возрастающего влияния науки это приводило к общему уничижению человечества в его собственных глазах. Так, например, В.И. Вернадский писал: «Увеличивая мир до чрезвычайных размеров, новое научное мировоззрение в то же время низводило человека со всеми его интересами и достижениями — низводило все явления жизни — на положение ничтожной подробности в Космосе». Аналогичная оценка дана и английским космологом П. Дэвисом: «Человечество так и не смогло полностью оправиться от интеллектуального шока, порожденного тем, что Земля утратила свои привилегии».

Именно по этой причине церковь сначала не приняла работу Коперника (из списка запрещенных книг ее изъяли лишь в XIX в.). Но модель Коперника оказалась физически более удобной, чем предыдущая модель Птолемея, поэтому, вопреки сопротивлению со стороны церкви, в современном мире ничтожнейшее положение человека во Вселенной считается очевидным фактом.

И вот в результате систематизации фактов, которые были получены в науке, построенной на коперниковской идее, возникает картина мироздания, в которой человек опять возвращается в центральное положение, причем в масштабах огромной Вселенной. И хотя значение этого центра трудно оценить сразу, но я-то понимал, что масштабный центр мира значительно важнее любого трехмерного центра. Следовательно, новая картина мира радикально меняет отношение к человеку, она идеологически оказывается ближе к церковной докоперниковской, чем к современной атеистической.

И тут есть только два варианта оценки сделанного открытия. Вариант первый. Модель неверна, это некоторое «добровольное заблуждение». Тогда вообще не стоит за нее волноваться, ибо в истории науки было немало примеров ложных гипотез, авторы которых потратили всю жизнь на их разработку. Вариант второй. Модель верна. Но тогда это первый шаг на пути к мировоззренческой революции, она открывает дверь в совершенно новую парадигму. Может ли в этом случае старая парадигма принять такую идею? Не может по сути, как не мог в свое время Птолемей признать гелиоцентрическую модель Аристарха Самосского.

Следовательно, официальная наука не может принять новую модель в любом случае, либо из-за ее ошибочности, либо, наоборот, из-за ее революционности. Но что остается мне? Признание, поддержка, сотрудничество и т.п. не светят в будущем в любом случае. Кроме меня, она оказалась никому не нужна настолько, чтобы приложить усилия для ее дальнейшего развития. Бросить ее? Трудный вопрос…

Впрочем, осознание обреченности на одиночество в науке пришло гораздо позже. В 80-е я предпринимал постоянные попытки привлечь к этой теме внимание ученых из различных направлений. Для этого я несколько раз выступал на семинарах и конференциях, опубликовал статью в сборнике МГУ и даже пытался найти ее косвенное экспериментальное подтверждение.

Параллельно я стал анализировать историю науки, чтобы понять, есть ли в рождении этой модели какая-то общая науковедческая логика.

Историко-системное направление получило в моем творчестве отдельное самостоятельное место. Это направление вело меня впоследствии от открытия к открытию, но уже тогда, в 80-е я понял, что новая картина мира — пришелица из будущей четырехмерной парадигмы, ее ключевая идея. Мне удалось интуитивным взором осмотреть контуры этой новой парадигмы уже тогда, в начале 80-х. Я понял, что в основе ее лежит модель не трехмерного пространства, а четырехмерного. Методологически же она отличается тем, что несет целостное системное описание мира. Не знаю, насколько точным было мое видение будущей научной картины мира, но я решил, что дальнейшее продвижение вперед невозможно без создания Общей теории систем (ОТС). Тем более что передо мной изначально стояла задача структурировать вторую координату «волны устойчивости» — параметр устойчивости.

Дело в том, что за годы после того, как мне впервые открылась эта идея (сама по себе, на мой взгляд, красивая), я далеко продвинулся в формализации координаты «Х» — размерной оси и практически не сдвинулся с места в направлении «У» — оси сложности. Теперь нужно было проработать и это направление. Но здесь задача была гораздо, можно сказать, на порядок сложнее. Если в первом направлении необходимо было просто упорядочить данные по размерам систем Вселенной, то во втором — необходимо было сначала создавать метрику — общесистемный параметр сложности. Ибо не было в научной методике никакого универсального параметра сложности, сопоставимого по простоте с параметром размера.

Итак, для окончания работы над главной идеей мне нужно было создать сначала некое новое измерение — «сложность», создать так, чтобы им было столь же удобно пользоваться, как и параметром размера. И лишь затем расположить в этом измерении все объекты Вселенной в зависимости от «величины» сложности. Таким образом, необходимо было создать формальный аппарат, способный описывать в одних и тех же понятиях любой масштабный срез Вселенной, любую область познания. Нужно было создать универсальную систему оценки сложности всех объектов Вселенной: атомов, молекул, живых организмов, звезд, галактик, пылинок, социальных систем, цивилизаций, типов личности, систем управления производствами, и т.д. и т.п.

Если бы я знал, насколько сложную задачу я взвалил на свои плечи! Но, во-первых, я пребывал в счастливом неведении и оптимизме молодости, а во-вторых, передо мной был пример такой смелой попытки — книга Ю.А. Урманцева «Симметрия природы и природа симметрии». Более того, на конференции в Борке я познакомился с многими учеными, которые в той или иной полноте пытались решить именно эту проблему — создать «общую теорию всего». Поэтому в те годы я совершенно не заботился о сложности задачи. Раз надо — сделаю.

Один, совсем один?

Итак, передо мной после всех переоценок ценностей и открытий закулисных научных течений постепенно открывалось будущее — быть ученым-одиночкой, работать вне научной системы, не надеяться на оценку со стороны государства. Безусловно, психологически это было принять очень нелегко, ибо любому человеку необходимо общественное признание и поддержка.

Впрочем, понимание и поддержка были всегда, им просто не хватало «официального мундира». И спустя многие годы ко мне приходят иногда отзывы, в которых люди выражают восхищение этой красивой идеей. Многие помнят до сих пор и статью в журнале «Знание–сила». Иногда я встречаю ссылки на свои работы в самых неожиданных местах. Все это говорит мне о том, что, несмотря на полное молчание по этому поводу официальной науки, людям, которые интересуются общими вопросами, которых волнует вопрос «как устроен мир?», эта тема так же интересна, как и мне.

Но грустить по этому поводу мне особенно было некогда. В построенной модели все еще оставалось громадное число невыясненных вопросов. Первая идея, пришедшая из информационного поля Вселенной, так и не была доведена до конца. Впереди меня ждало множество интересных открытий, и тратить время на официальное признание было просто жалко.

Впрочем, у меня оставалась еще иллюзия, что удастся сколотить из различных нетрадиционных ученых некую группу, которая бы занялась планомерной осадой этой проблемы. И такая попытка, казавшаяся сначала весьма успешной, мной была предпринята. Но, несмотря на все мои усилия и некоторый успех (удалось вовлечь в эту тему, например, Х. Мюллера), оказалось, что все ученые-бунтари потому таковыми и стали, что нашли свою нетрадиционную идею. Понятно, что если ученый рискует расстаться с традиционной парадигмой, то только под воздействием какой-то сильной идеи, которую он воспринимает как собственный путь к Истине. И на этом пути ему приходится преодолевать сопротивление традиционной науки и непонимание коллег, портить свою научную карьеру. Естественно, для подобных бунтарей шаг в сторону от собственной тропинки — недопустимая роскошь. В силу новизны выбранного пути каждый такой первопроходец воспринимает свою тропинку как главную дорогу к новому знанию. Некоторые — как единственно верную. И вступая в общение с другими бунтарями, они жаждут лишь одного — гласного обсуждения своей идеи, получения общественного признания в среде «периферийной» науки. Я часто наблюдал, как на конференциях подобного рода многие из присутствующих поверхностно слушали доклады других участников, ожидая лишь «момента истины» — собственного выступления. Но, увы, на подобных конференциях и семинарах собираются, как правило, именно авторы, а не слушатели (писатели, а не читатели). Каждый несет свою идею «в массы», но масса состоит из одиночек, которые не способны оценить другие идеи уже потому, что слишком сильно увлечены собственными. Среды для восприятия новых идей в России практически не было.

Наука вообще удел одиночек, которых любопытство толкает к открытию чего-то нового. На переломе же эпох нового становится так много, что пути к нему оказываются узкими тропками через тьму незнания. И это новое лежит вне системных рамок старой парадигмы, поэтому ушедший в новое направление ученый практически обречен работать в одиночестве. Причем, хотя он сам отвергает старую парадигму и идет к построению новой, он не способен до конца оценить пути, по которым к этому же новому «бредут» другие исследователи. Поэтому в неформальной науке взаимное непризнание возникает еще чаще, чем непризнание неформалов традиционной наукой. Такая ситуация типична для переломных периодов развития цивилизаций, когда потенциал старой парадигмы практически уже исчерпан, а основные положения новой парадигмы еще не созданы. ХХ век как раз оказался на переломе мировоззренческих эпох, и поэтому неформальные научные исследования в наше время — типичное явление для развития науки.

Единственным, насколько мне известно, успешным неформальным движением в науке стало классификационное, которое поэтому и закончилось столь грандиозным событием, как конференция в Борке. Это движение было очень грамотно методологически организовано, всех объединял поиск общей классификационной теории. И оно ближе всего лежало к традиционной науке, так как на передний план были выдвинуты общие проблемы методологии классификации. Это движение не было бунтом против парадигмы в целом, но тихой оппозицией по отношению ко все возрастающей в этой парадигме дифференциации, ко все большей потере целостного восприятия мира. Впрочем, в глубинах этого движения плавали и очень бунтарские идеи, но они были весьма хорошо замаскированы от взоров цензоров.

В этом движении все частные классификации рассматривались в конечном итоге как проработка подхода к этой общей теории классификации. По сути дела, это было попытка создать некий универсальный методологический аппарат познания, но направленный только на первый шаг исследования — на первичное упорядочивание исследуемого массива данных. Естественно, идущая сегодня на смену старой новая парадигма не сводится к созданию единой теории классификации, она должна быть на порядки шире и глубже, поэтому это движение так и не смогло совершить коллективной революции сознания и впоследствии рассыпалось на отдельные течения и школы.

Впрочем, еще раз отмечу, что сегодня авторов различных новых идей чаще всего соединяет лишь общее непринятие их идей официальной наукой. Они объединяются по принципу «против». За свою жизнь я видел немало попыток собрать неформальных ученых в какое-то общее научное движение (классификационное, системологическое, арифмосемиотическое, «эфирно-динамическое», эниологическое, тринитарное и т.п.), предпринимаемое весьма энергичными людьми. Но ни одно из них не стало успешным настолько, чтобы могло объединить хотя бы десяток исследователей в общей плодотворной работе. И ни одно «еретическое» научное направление не смогло противопоставить официальной науке что-то организованное и устойчивое. Главная причина, как мне думается, в том, что каждый исследователь, попадающий в огромное пространство новой парадигмы, не в силах охватить ее целиком, он выхватывает из нее лишь какой-либо фрагмент. И ситуация становится подобной притче о слепых мудрецах и слоне.

Отвлечения

Занимаясь постоянно развитием основной идеи, я периодически уставал от одной темы. Даже работа над таким замечательным материалом, как масштабная гармония Вселенной, становилась постепенно все более нудной и выматывающей. Спасался я каждый раз тем, что вообще бросал эту тему и хватался за первую попавшуюся идею — чем неожиданнее, тем лучше. Новую идею я развивал в качестве необязательного хобби, как некоторое развлечение. Так в моей жизни возникли самые неожиданные короткие увлечения — хиромантией, снежным человеком, гибелью динозавров, шаровыми молниями, научным разведением кроликов, политической партией, НЛО и прочим…

Хотя эти темы изначально предназначались скорее для развлечения, я занимался ими, в силу своей внутренней научной ориентированности, вполне методично. Но никогда не доводил до полного завершения и не воспринимал слишком серьезно. При этом в этих «забавах» рождались весьма интересные идеи, которые оставляли множество вопросов, а иногда и приводили к любопытным предположениям.

Все эти увлечения возникали и гасли, я затем опять возвращался к главной идее. Поэтому они будут вкраплены в мою автобиографию в той последовательности, в которой я ими и занимался.

 

Отвлечение № 1

Хиромантия

В конце 70-х я увлекся экзотической по тем временам темой — хиромантией. Первый толчок я получил от друга юности — Саши Елистратова. Затем мне попалась в руки старая книга по хиромантии, и я стал активно изучать эту тему. Узнать свою судьбу по ладони — что может быть интереснее?

Эта тема меня увлекала потому, что мои линии имели разрывы, да и, видимо, сыграли свою роль наследственные корни. Прадед по материнской линии был известным предсказателем в Поволжье. Хотя он и жил в деревне, но к нему приходили за предсказаниями издалека.

Я углубился в эту тему настолько, что почувствовал, что могу уже кое-что сказать другим. Практика была небольшая, но успешная. Тема хиромантии в конце 70-х — начале 80-х стала более открытой в СССР (ранее она была под идеологическим запретом). Появились публикации по дерматоглифике — науке по генетическим болезням, проявляющимся в линиях рук (так медики удачно обошли старый термин «хиромантия», придав своим исследованиям научность).

В этой теме более всего меня интересовал вопрос предопределенности судьбы. Если вся жизнь запрограммирована и есть ее «генетический паспорт» на ладони, то где же свобода воли? А этот вопрос выводил автоматически на вопрос о смысле человеческой жизни вообще. Что есть человек? Запрограммированный биоробот или нечто большее? Линии рук как раз давали возможность проверить оба варианта на практике.

В этом вопросе был ключевой аспект — факты одновременной гибели случайно собравшихся людей в результате какой-нибудь катастрофы, например, крушения корабля или аварии с самолетом. Если судьба предопределена, то и катастрофы запрограммированы. Из этого логически следовало, что, например, в самолет, который разбивался, должны были предварительно собраться каким-то чудом только те люди, у которых была с момента рождения в судьбе записана гибель именно в самолете. Но как они случайно могли собраться вместе? И что тогда вообще случайность? Фикция? Как могли собраться в один самолет из разных мест только те люди, которые должны были от рождения погибнуть в авиакатастрофе? Аннушка с маслом здесь отдыхает, координация должна быть фантастической. Если все погибшие были запрограммированы на гибель, то в мире вообще все события, которые кажутся нам случайными, таковыми не являются, мир точно и тонко управляем.

С другой стороны, можно предположить, что не все люди гибнут закономерно, что есть те, у которых это происходит все-таки случайно. Например, у командира корабля предопределена судьба разбить свой самолет в результате случайной ошибки. А вот у остальных — нет. В этом варианте остальных можно спасти, если не допустить к штурвалу летчика с определенными признаками на линиях рук. Следовательно, для людей, выполняющих особенно ответственную работу, необходимо вводить еще и генетический контроль по линиям рук. Мысли мои продолжали бежать по логическому дереву возможностей, и я уже представлял команду бойцов спецназа, которым по судьбе дано всем дожить до глубокой старости. Это же будет непобедимая команда! Вот где реализуется известная фраза из анекдота про Чапаева: «Меня никакая пуля не берет».

Итак, передо мной вырисовались три варианта.

Первый. Ничего не предопределено до конца. Поэтому отдельные люди, у которых есть предпосылки для совершения ошибок в управлении, например, самолетами, могут быть отстранены в определенный момент от полетов. В этом случае мы спасаем как летчика, так и пассажиров.

Второй. Все предопределено до мелочей. Поэтому ничего предотвратить невозможно. Все пассажиры и команда обречены на гибель.

Третий. Предопределенности нет вообще. Хиромантия — бред.

Как проверить, какой из вариантов правильный?

Нет ничего проще. Нужно набрать статистику. Для этого следует собирать отпечатки ладоней у тех людей, которые трагически погибли при случайных обстоятельствах, например в автоавариях. Все они после смерти проходят через морг. Следовательно, нужно договориться с работниками морга, чтобы они фотографировали ладони у трагически погибших людей. Когда таких фото наберется около ста, их можно все рассмотреть и проанализировать. Если у всех погибших будут одни и те же признаки (например, короткие линии жизни), то можно будет сделать вывод о предопределенности. Следующий шаг — сбор линий рук у людей, погибших в случайной аварии вместе (например, крушение поезда или парома, падение автобуса в пропасть…).

Все было ясно — для начала нужно проникнуть в морг. Но как? На дворе стояло еще крепкое советское время, да и не было у меня свободных денег, если бы кто-то из работников морга согласился. Впрочем, в то время я даже не думал о взятках и подкупе, так как был воспитан вполне в советском духе и стремился все делать только через официальные каналы.

И здесь мне повезло — на свадьбе своего двоюродного брата в Михайловке я познакомился с братом его жены — Володей Филимоновым, который был в то время курсантом Высшей школы МВД в Волгограде. Я ему рассказал о своих планах, и они его заинтересовали.

Для начала (чтобы меня проверить) он «откатал» отпечатки ладоней своих знакомых, я по ним что-то ему про них рассказал. Он увидел в моих рассказах определенное сходство с судьбами этих людей и стал мне помогать. Мы составили план действий. На морг мы выйти в то время не смогли по многим причинам. Поэтому решили пойти более легким путем — отпечатать ладони людей, попавших в травматологию с серьезными увечьями, например, после автомобильной аварии. Такого рода события должны быть точно отражены на ладони. Володя организовал пропуск в травматологическое отделение областной больницы Волгограда, и мы с его приятелем-фотографом отправились на исследование. Пока фотограф делал снимки бедолаг в гипсе, я их расспрашивал. Получилась небольшая статистика. Анализ отпечатков показал, что у людей из травматологии действительно повышенный фон отклонений линий рук от нормы. Это подняло мой авторитет в кругу знакомых В. Филимонова и привело впоследствии к нескольким фантастическим встречам.

Постепенно, изучая линии рук у себя и своих знакомых, я создал некую предварительную «теорию» линий рук, которая, видимо, уже была кем-то до меня тысячу лет назад создана, но ее не было в литературе по хиромантии (по крайней мере мне она не встречалась).

В норме у всех людей на левой и правой ладони должны быть три четкие линии: жизни, ума и сердца, которые должны быть длинными и без разрывов. Разрыв любой из линий показывал, что в этот момент у человека могут произойти разного рода неприятности. Особенно опасны были короткие линии рук, что могло свидетельствовать о ранней смерти. Все было не так просто, конечно, так как масштаб времени на ладони определяется по многим признакам, в том числе по кольцам на запястье. Но в самых общих чертах разрывы на ладонях говорили о многом.

В целом модель вырисовывалась очень простая. С рождения у человека события разворачиваются во времени и в социальном пространстве. Линия жизни — пограничная между внутренним, физиологическим, миром и миром внешним. Между линией жизни и линией ума — бытовая жизнь человека, между линий ума и сердца — социальная, выше — духовная. Таким образом, на ладони можно провести вектор иерархии (от большого пальца к безымянному) и вектор времени (идущий вокруг большого пальца к запястью). Все остальное зависит от — умения расшифровывать разные признаки, включая разрывы и параллельные линии.

Эта простая методика дала мне возможность кое-что говорить о характере и событиях конкретных людей из окружения В.Филимонова. В результате меня неожиданно пригласили выступить с этой темой на совещании областных руководителей ЭКО (экспертно-криминалистических отделов) в областном управлении МВД. Официальное приглашение было подписано полковником МВД Басинским, который с юмором написал его так, чтобы запутать мое институтское начальство. Выступил я в областном управлении МВД перед полковниками успешно, но никаких организационных решений после этого не последовало. Потом я понял, что такого рода шаги были в компетенции только высшего руководства МВД страны.

После выступления в областном управлении МВД тема развития не получила. Что нужно было делать дальше, я не знал, так как имел очень смутное представление о возможностях продвижения такой идеи в СССР.

Более того, чем дальше я забирался в область хиромантии, тем внутренне чувствовал себя все менее комфортно. Я прекрасно осознавал, что если судьба предопределена и отчасти это записано на ладонях, то я лезу в область замыслов высших сил, роюсь в «черновиках» и «планах» Бога. Но в то время я ошибочно воспринимал глобальный план мира как некую высшую «крышу», а вот люди внизу могут «копошиться» почти незаметно для Бога и во многом предоставлены сами себе. Но с другой стороны, был вариант, что ничего без контроля со стороны высших сил не происходит, следовательно, мои попытки вмешаться (и исправить!) в судьбу незаконны, а следовательно, будут решительно пресечены. Поэтому тему эту я двигал очень осторожно, каждый шаг сверяя с внутренним чувством опасности, которое меня не покидало с самого начала.

Через некоторое время Филимонов распределился на работу в Москве, постепенно освоившись с новым положением, он сумел заинтересовать в моих разработках руководство Петровки-38. Меня пригласили выступить уже перед полковниками с 4-го этажа этого известного здания, на котором был расположен тогда экспертно-криминалистический отдел (самое научное и менее всего милицейское подразделение в МВД). Мои объяснения им понравились, и через некоторое время последовало фантастическое приглашение на беседу с заместителем министра внутренних дел СССР. Выше подниматься в милицейской системе уже было как бы и некуда.

Пройдя через все кордоны на Октябрьской площади, я спросил у генерала милиции, сколько времени у меня для беседы. Ответ — 10 минут. Но встреча прошла все 40. В конце беседы генерал дал свой телефон и предложил мне устроиться работать в милицию. Он пообещал, что мне выделят лабораторию в Высшей школе МВД Волгограда, дадут помощников, но определил несколько неожиданную цель исследований — искать преступников по отпечаткам пальцев и ладоней.

После встречи я понял, что страна не имеет единого центра, в котором можно было бы вести исследования общего плана. Милицию интересовали лишь преступники, и ей не было дела до предотвращения катастроф. Я предложил им проводить профессиональную проверку водителей общественного транспорта, включая летчиков, что, как мне тогда казалось, могло помочь обойти судьбу. Это совершенно не заинтересовало МВД. Более того, чтобы вести исследования с их помощью, мне нужно было одеть форму милиционера, а для меня, человека вольного и глубоко гражданского, это было немыслимо.

Я решил отказаться от лаборатории и исследований в системе милиции. Так закончились мои контакты с МВД. Впоследствии были какие-то попытки с их стороны использовать мои наработки по хиромантии в разных областях, возможно, некоторые мои советы в их исследовательских подразделениях были потом и использованы… не знаю. Все это уже стало мне не интересно, ибо по настоящему меня волновали только темы глобального масштаба. А тема поиска преступников была мне вовсе не интересна, чтобы отдать ей часть своей жизни.

Постепенно я забросил хиромантию. Кроме чисто организационных трудностей были и внутренние сомнения в том, стоит ли так глубоко внедряться в столь серьезную область. Сегодня я лишь изредка заглядываю в ладони некоторых своих знакомых, отмечаю некоторые признаки, которые кое-что мне объясняют, но дальше удовлетворения их любопытства уже не иду.

И до сих пор я не знаю, насколько предопределена судьба каждого человека, насколько мы вольны ее корректировать. Хотя по многим другим признакам (пророческим снам, например) я почти убежден в очень сильной предопределенности жизни каждого человека. И почти согласен с Р. Пайпсом, который утверждает, что истинная религия русских — фатализм.

Выбор дальнейшего пути

В середине 80-х я решил, что всю свою жизнь подчиню лишь одной цели — поиску ответа, насколько пришедшая весной 1972 года ко мне неожиданная идея верна. Я всегда по мере сил старался не изменять выбранному мной направлению, поэтому решил «работать на него» и не размениваться на мелочи, гоняясь за официальным признанием. Не могу сказать, что за прошедшие с тех пор почти 30 лет я не разу не отклонялся от этого принципа. Отклонялся, и не раз. И когда ко мне приходила очередная «красивая» идея вселенского масштаба, я хотел поделиться этой радостью с обществом, найти единомышленников, создать что-то вроде школы на эту тему. И каждый раз это заканчивалось разочарованием, потерей времени, конфликтами с людьми и самим собой.

Это не значит, что в обычной жизни я угрюмый аскет, с трудом выходящий из своей «пещеры познания» в мир. Я люблю общение, люблю веселые остроумные компании, люблю поездки по миру. У меня есть друзья юности, мы иногда, к всеобщему удовольствию, встречаемся. Я женат уже почти 30 лет, моя волшебная спутница жизни Наташа постоянно помогает мне парить над обыденностью, создает прекрасный комфортный мир общения с другими людьми. У меня две дочери, два внука и три внучки. Есть небольшая, фирма (около 30 человек), которая производит алмазные инструменты, в этой фирме работают увлеченные новыми разработками сотрудники. Мы участвуем в международных выставках, в том числе и в других странах. С инструментами, созданными на фирме, я побывал во многих странах — от Австралии до США. Я люблю свою работу предпринимателя, которая дает мне хлеб насущный и возможность сделать что-то реальное в этой жизни. Внешне я живу обычной жизнью предпринимателя. Но в научной области по-прежнему стараюсь как можно меньше участвовать в конференциях, семинарах, встречах и дискуссиях. Все, что я хочу сказать в этой области, я пишу в своих книгах, тщательно взвешивая каждое слово. Все, что читатели захотят мне сказать в ответ, я могу прочесть в их работах и письмах.

Безусловно, в этой позиции есть определенная опасность погрузиться в мир иллюзорного познания, иллюзорного продвижения к истине. Кто знает, на каком пути я нахожусь? Может быть, я давно уже плутаю в тумане собственных заблуждений? Может быть, все мои модели и картины ничего вообще не стоят?

Кто же может дать ответ на эти вопросы?

Только время, причем немалое…

Пройдя через путь осмысления сделанного, через замечательные семинары Ленинграда 80-х годов, через знакомство с другими нетрадиционными идеями, я в результате существенно расширил группу тем, которыми стал заниматься. Во-первых, я серьезно углубился в теорию систем (это нужно было для того, чтобы построить универсальную шкалу сложности). Во-вторых, я стал исследовать логику развития научного знания и на этом пути вышел на интереснейшие темы квантованной размерности пространственных моделей, построив вчерне некий универсальный системный ключ, который позволял описывать эволюцию любых систем. В-третьих, кроме глобальной масштабной симметрии я открыл для себя (благодаря работе Л. Численко) локальную масштабную периодичность со средним шагом, близким к числу π (в десятичных логарифмах 0,5). Поиск разгадки этой закономерности вывел меня на теорию упаковок и кластеров (об этом подробнее ниже), проблему масштабного эффекта в прочностных свойствах тел. А самое главное, через тему упаковок я вышел на глобальные вопросы природы симметрии, интерес к которым во мне в первую очередь возбудила знаменитая в те годы книга Ю. Урманцева «Симметрия природы и природа симметрии». Темы глобальной и локальной масштабной периодичности, симметрии, упаковок, кластеров, системного метода, теории познания и некоторые другие развивались по мере моей работы внешне как бы независимо и параллельно, но все они были тесно связаны друг с другом на глубинном смысловом уровне. Более того, именно на пересечении этих тем и стали появляться впоследствии у меня новые (скажу без ложной скромности — поразительные) открытия природных законов. И каждая статья, каждая книга была логическим шагом в продвижении к построению главной картины мироздания, образ которой мелькнул передо мной на какой-то миг во всем своем великолепии в начале 70-х.

 Два вида масштабной симметрии

 Итак, после неудачных попыток донести идею до официальной науки в целостном виде я решил пойти обходным путем — проведением поиска статистических подтверждений полученных выводов об устойчивых размерах в области конкретных прикладных знаний.

Как известно, хорошая (правильная) теория отличается от плохой (неверной) двумя признаками. Во-первых, она объясняет то, что не могла объяснить старая. А во-вторых, она дает возможность поставить эксперименты и найти какие-то новые явления природы, которые не вписываются в старую теорию.

Одним из важных свойств природы, которые следовали из построенной мной модели, было то, что в ней (природе) должны существовать устойчивые (выделенные) размеры, к которым должны тяготеть объекты независимо от характера их происхождения. И с другой стороны, должны существовать «неустойчивые» размеры, которых объекты должны как бы избегать. В чем можно было выявить такие закономерности? Передо мной была масштабная шкала размеров — от максимона до Метагалактики. Нужно было выбрать в ней те области, в которых можно было бы устроить проверку. Как должна быть проверена такая версия? Очень просто — нужна статистика распределения объектов по их размерам. Если у разных по природе объектов есть размерные предпочтительные зоны и размерные зоны избегания, то теория верна, если этого нет — не верна.

Наиболее существенные прогнозы можно было дать в отношении субмикромира, где мной прогнозировались особые устойчивые размеры в области 10^–18,   10^–23 и 10^–28 см. Но там давно уже эксперименты уперлись в порог в 10^–17 см и глубже не могли пройти, так как на это требовались колоссальные энергии. В то время БАК (Большой адронный коллайдер) только планировалось построить, а хотелось получить ответ уже в 80-е годы[4].

Одной из наиболее интересных областей было распределение по размерам атомов. Это давало весьма представительную статистику, но, как оказалось, никто до меня ее не исследовал. Пришлось поднять справочные данные и построить кривые распределения элементов в зависимости от их размеров самому. Получились весьма интересные закономерности. Оказалось, что все атомы по своим размерам группируются вокруг двух «устойчивых размеров» (рис.10). Один —                  1,6 • 10^–8 см, который легко можно было получить из фундаментальной длины путем откладывания на М-оси коэффициента масштабной периодичности 10⁵ пять раз. Но рядом был еще один статистически значимый пик — 2,6 • 10^–8 см. Откуда он взялся?

Рис.10. Гистограмма распределения диаметров атомов по их размерам.

При всей его загадочности данные показывали, что большинство атомов по своим размерам «стягиваются» именно к этому значению. Аналогичную бимодальность я обнаружил и в других разделах (звезды и галактики). Размышляя об универсальности ее природы, я догадался разделить весь масштабный интервал в 61 порядок на 12 частей. И получил некий новый коэффициент 10^5,083. Этот коэффициент был чуть больше основного (10⁵), и для стороннего человека столь мизерная разница вообще не заметна. Но как я постепенно выяснил, в этой разнице отражалась главная полярность Вселенной, ее иньское и янское начала. Понял я это не сразу, сначала просто стал искать устойчивые размеры, которые бы соответствовали новому коэффициенту периодичности. Если его откладывать от левого края (фундаментальной длины), то можно было получить не только вторую моду (т.е. величину признака) в распределении атомов по размерам, но и точно такую же в распределении по размерам звезд и галактик. Так я открыл явление бимодальности нашего мира, явление, которое давало всегда вторую моду в распределении всех основных систем. Двугорбые кривые «вылезали» из любой статистически значимой массы данных, если она охватывала все разнообразие данного класса систем. Причем значение второй моды по мере удаления от фундаментальной длины становилось все более отличным от первой, пока не набегал целый порядок на масштабах Метагалактики. А порядок на М-оси — это отличие по размерам в 10 раз (!).

Мне стало ясно, что во Вселенной реализуются две глобальные резонансные сетки. Одна, базисная, с шагом 10⁵ (иньская) и другая, эволюционная, шаг в которой растет по мере расширения Метагалактики (янская). Для нашей эпохи коэффициент периодичности во второй сетке был равен 10^5,083.

Чтобы найти подтверждение этой идее, я обратился к области размеров, в которых можно было собрать статистически значимый массив данных по размерам, — это область восьмого класса, порядка сотен километров. Здесь теория давала прогноз бимодального распределения с двумя устойчивыми размерами — 160 и 540 км. Это различие в километрах кажется огромным, но следует учесть, что при исследовании кривых в логарифмической системе координат первая мода от второй в логарифмах отличалась очень незначительно: 10^7,2 и 10^7,73 см. Следовательно, речь шла о «тонкой структуре» кривых распределения, о буквально ювелирной точности.

Километровые масштабы были характерны для блоков литосферы, следовательно, их можно было бы проверить, зная распределение по размерам биогеоценозов. Но поиск данных по этим объектам первоначально не увенчался успехом. Тогда я решил перейти к другим образованиям таких же размеров — странам. Каждая страна занимает определенную территорию, и можно измерить хотя бы ее длину и ширину (максимальный и минимальный размер). А еще проще — вычислить условный размер страны, извлекая корень квадратный из ее площади. Тем самым мы огрубляем картину, но упрощаем расчеты. Мы как бы приравниваем территорию страны к квадрату с площадью, эквивалентной ее реальной площади. Сторона этого квадрата — условный размер страны. Для первого приближения такое упрощение было вполне приемлемым. Мне нужно было построить кривые распределения стран и их внутренних образований по размерам. Для этого достаточно было взять данные по площадям стран из географического справочника и обработать их по стандартной программе на ЭВМ.

Какова же была моя радость, когда я обнаружил в этом распределении два явных пика (рис.11). И когда я извлек из площади корень, то получил первую моду на 130 км (30 стран), а вторую — на 450 км (58 стран). Затем я построил распределение по размерам областей СССР и получил такую же двугорбую кривую с первым устойчивым размером 180 км, а вторым — 420 км. Для внутренних регионов других стран (штаты, провинции и т.п.) — такая же бимодальная кривая: 150 и 450 км. Для столь приближенного метода полученные значения были практически одинаковыми. Бимодальность проявилась и в распределении стран мира, и в распределении областей, штатов, провинций и т.п. Причем полученные размеры практически были теми же, что давала общая теория масштабной гармонии, — 160 и 540 км.

Рис. 1.58. Распределение социальных территорий по размерам (S – площадь).1.       — страны мира;2.       — области СССР;3.       — штаты США, регионы Китая, Индии, Бразилии

Кривая №1 показывает статистическое распределение всех стран мира по размерам⁹. Вычисления условных размеров из площадей показали следующее. Наиболее представительные моды: 130 км (30 стран) и 450 км (58 стран) (см. табл. 1.3). Еще одна значимая мода — 15 км (24 страны) представлена карликовыми и островными государствами. Мы видим, что большинство стран мира так или иначе тяготеет к размерам блоков земной коры, или к двум наиболее устойчивым размерам на М-оси в выбранном нами для рассмотрения классе №8. Кстати, ближе всего к точному космологическому размеру (162 км) условный размер Великобритании.

Кривая №2 показывает статистическое распределение областей бывшего СССР. Фактически все внутреннее региональное распределение в СССР имеет бимодальный характер.

Первая мода — 180 км (65 областей) и вторая мода — 420 км (37 областей).

Кривая №3 показывает обобщенное распределение по размерам внутренних регионов крупных стран мира: США, Бразилия, Индия — штаты, Китай — провинции.

Из табл. 1.3 видно, что в каждой стране выделяются те же две моды, причем вторая — около 450 км наиболее весомая. Общее количество регионов в первой моде — 150 км равно 17, а вторая мода — 450 км представлена 73 регионами.

 

Рис.11. Кривые распределения по размерам различных социумов (рисунок взят из книги автора «Масштабная гармония Вселенной»

Я ликовал! Тем более что через некоторое время я нашел результаты работы академика М.А. Садовского (директора Института физики Земли), в которых статистически значимые данные показывали, что наиболее часто встречаемые размеры литосферных блоков были равны 120 и 500 км. Садовский выявил целый спектр устойчивых размеров в структуре земной коры, которые он называл «устойчивыми отдельностями». Эти данные практически подтверждали мое предположение о двух спектрах устойчивых размеров, которые заполняли собой всю иерархическую сеть размеров Вселенной. Три типа систем — блоки земной коры, страны мира и внутренние регионы СССР давали одно и то же распределение. Это само по себе было уже удивительно. Но поразительно было то, что оба характерных размера я получил, предварительно используя только космологические параметры. Моя модель бимодальной устойчивости в масштабном измерении работала! Ведь для того, чтоб рассчитать наиболее часто встречающиеся размеры стран, я использовал всем известные космологические постоянные (сведенные еще Планком к фундаментальной длине), радиус Метагалактики и два открытых мной масштабных коэффициента — 5 порядков и 12 периодов. Откладывая буквально с линейкой (логарифмической) в руках отрезки по 5 порядков от левого края М-интервала, я получал совершенно точные размеры протона, атома водорода, средний размер клетки, точный рост человека, затем средний размер стран (левая мода), средний размер старых звезд, эллиптических галактик… И с другой стороны, деля весь М-интервал Вселенной с помощью той же линейки (!) на 12 участков, я получил (с изумительной точностью) многие характерные размеры, в частности, вторую моду и в распределении атомов по размерам, и в распределении стран. Это было невероятно! Какой же простой закон природы скрывался за этими закономерностями, проверка которых требовала всего лишь логарифмической оси и обычной линейки? Но несмотря на проявившуюся красоту расчета, для официальной публикации они были неприемлемы. Ведь если не знать всей глубины масштабной теории, то все это, естественно, представилось бы как игра с числами, как простая подгонка результата. Нужно было «замаскировать» этот результат, публикуя лишь то, что старая парадигма могла воспринять без отторжения. Поэтому итоги вычисления по распределению стран я оформил без каких либо ссылок на М-ось и волну устойчивости. Этот «прием сокрытия» в 80-х годах мне приходилось использовать постоянно, тем более что любая публикация в академическом издании в то время требовала одобрения со стороны того института, в котором ты работал. В случае с бимодальным распределением стран по размерам, как и во многих других случаях, мне приходилось маскировать истинный мотив работы. Иногда дело доходило до анекдота. Так, например, чтобы опубликовать свои предположения о причинах возникновения шаровых молний, мне приходилось начинать статью с вопроса о необходимости получения искусственного карбида кремния в плазменных установках. Пресс официальной парадигмы в 80-е годы не ослабевал, поэтому свободно, без оглядок на мнение академической науки и идеологического сектора, я стал писать начиная лишь с середины 90-х. А первая полноценная публикация о масштабной гармонии, в которой я уже высказал почти все, что думал, вышла в 2000 году. Впрочем, даже в свободной от идеологических и парадигмальных оков России во многих случаях приходится останавливаться и недоговаривать, настолько необычными получаются часто выводы из полученных результатов.

Статью по размерам стран я послал М.А. Садовскому (с которым к тому времени мы уже установили хорошие отношения), и он дал им дорогу в «Доклады АН СССР»[5]. Через некоторое время реферат на эту тему был опубликован (без моего ведома) и в обзоре популярного журнала «Наука и жизнь».

Опять встал вопрос — какому «ведомству науки» мог быть интересен такой результат? Я подумал, что первую очередь политикам, геополитикам (тогда только появившимся в СССР), специалистам по развитию цивилизаций… Ведь из него следовало, что процесс объединения и распад государств во все времена должен был подчинен таким же строгим законам, как синтез и распад ядер атомов. Следовательно, история человечества пишется Вселенной, а образование государств зависит от масштабных волн, «гуляющих» по ее просторам. Чтобы начать дискуссию на эту удивительную тему, я вышел на специалистов по развитию социальных систем. Через некоторое время мои знакомые (замечательная интеллигентная семья Сапуновых) посоветовали представить эти результаты Льву Гумилеву. Они сказали, что он сам автор очень оригинальной теории, поэтому только он и сможет оценить полученные выводы.

Мы созвонились, и Л. Гумилев пригласил в свою московскую квартиру нас с женой в гости, где за традиционным чаем я и рассказал ему о главной, космологической сути своего результата. Для начала Гумилев позвал знакомого математика, который быстро проверил мои выкладки и убедился, что они действительно правильно получены с точки зрения обработки данных на ЭВМ. Затем мы стали обсуждать результат.

И тут выяснилось, что он совершенно не взволновал Гумилева. Более того, все мои попытки убедить Гумилева в космологическом влиянии на размеры стран не увенчались успехом. Он был далек от идей такого рода, ему казалось нелепым, чтобы «наши дубовые головы» решали вопросы о государственных границах под влиянием каких-то там загадочных космических факторов. Я подумал, что если даже диссидент Гумилев очень далек от идей космизма вообще, то лучше оставить идею возбудить интерес к теме устойчивых размеров в среде политиков и культурологов в целом.

 

Статистика по странам была не единственной попыткой получить подтверждение моих идей. Другая попытка была направлена на выявление устойчивых размеров в распределении по размерам абразивных частиц (в первую очередь карбида кремния). Но прежде чем рассказать об этом этапе исследований, необходимо предварительно сообщить о причинах, по которым тема кластерных и симметричных упаковок оказывалась на площадке все той же теории масштабной гармонии.

Тема упаковок с центральной симметрией, кластеры, додекаэдры…

Размышления о том, что может подтвердить наличие в природе выделенных (устойчивых) размеров, которые не зависят от материала, привели меня к варианту проверки этой идеи через несколько иную разновидность масштабной периодичности.

Период 10⁵ в моей работе был самым малым из всех масштабных периодов. Остальные — 10¹⁰, 10²⁰ и 10⁶⁰ были еще больше. Но еще в начале 80-х С.Чебанов познакомил меня с Л. Численко, который, занимаясь статистическим распределением биосистем Мирового океана по размерам, обнаружил периодичность с шагом в 3,15 (0,5 порядка на М-оси). У него также получились преимущественно размеры, которые практически не зависели от субстрата. Но какой мелкий шаг по сравнению с моей «волной устойчивости», он был чаще в 10 раз! Результаты были похожи, но совершенно не было ясно, вытекают они из общей закономерности или нет. Было очевидно лишь то, что и у меня, и у Численко речь шла о существовании некоторой масштабной периодичности, о «шаге устойчивости», который определял размеры объектов независимо от их природы.

Л. Численко был уверен, что объяснение этому шагу следует искать в тайне числа π, но я пошел по другому пути объяснения его периодичности.

Эту закономерность можно было объяснить с помощью механизма многоэтапной кластерной свертки. Если исходные элементы примерно равных размеров объединяются в симметричную (и следовательно) устойчивую систему большего порядка, то новая система образует замкнутые элементы, из которых можно повторно собрать систему уже второго уровня. Затем — третьего, и так много раз. Неважно, с каких элементов мы начинаем (атомов, максимонов или звезд), важно, что замкнутые устойчивые конфигурации возникают периодически, а поскольку вариантов симметричных упаковок немного, то и разнообразие таких периодов на масштабной оси невелико. Анализ вариантов симметрии упаковок показал, что вероятнее всего возникают упаковки близкие к додекаэдрам, при этом среднестатистический шаг как раз и равен 3,15. Хотя были возможны и другие коэффициенты периодичности[6].

Но какое отношение это имеет к моей идее глобальной масштабной периодичности? Разве можно, складывая кластеры из атомов путем многочисленных сверток, получить устойчивые размеры для блоков земной коры? А как потом из них выводятся устойчивые размеры звезд, галактик? Абсурд… Эти две закономерности (моя и Численко) выглядели совершенно несовместимыми, хотя и принадлежали к одной области — области масштабной периодичности.

Впрочем, формально кое-что сходилось. Например, если откладывать от размера атома водорода шаг Численко, то через 10 процедур мы получали мой коэффициент 10⁵, так как два шага Численко (3,15×3,15) давали уже почти точно десятку. А с учетом того, что число 3,15 было получено им статистически, вполне можно было предположить, что оно равно корню квадратному из 10. В результате всех расчетов мне удалось получить формальное объяснение того, откуда в природе может существовать мультимодальное распределение по размерам с шагом в 3,15. И как мне показалось, за счет сложения всех этих мелких периодов устойчивости по некоторым пока еще неясным причинам может образоваться периодичность и в 10⁵. Для этого необходимо было сложить мелкие периоды Численко 10 раз — 3,15¹⁰ ~ 10⁵.

Но даже в этой логике возникал неразрешимый вопрос — почему такая кластерная свертка именно на десятом шаге давала какую-то особо устойчивую конфигурацию, что приводило к метакластерной периодичности в 10⁵. Это я надеялся прояснить впоследствии. И почти нашел ответ спустя более 20 лет[7]. Но в 80-е годы периодичность Численко при всех натяжках выглядела для меня как совершенно посторонняя, не имеющая никакого отношения к моему открытию, закономерность.

Возникала новая проблема, которая не помогала, а мешала (как мне казалось) продвигаться к конечной ясности. Сколько я ни размышлял о периодичности Численко, она никак не стыковалась с открытой мною «волной устойчивости». Но эти мучительные попытки не прошли даром, так как через них я вышел на совершенно иную линию развития темы масштабной периодичности.

Если в двух словах ее охарактеризовать, то суть вот в чем. До знакомства с работами Численко я шел как бы сверху вниз, от вселенских масштабов к частным деталям распределения объектов по размерам. Я оперировал статистикой громадных классов систем — атомов, звезд, галактик, мерил М-ось шагами в 5, 10, 15, 20 и 60 порядков. Образно говоря, я шагал по масштабной оси широко, от большего к меньшему, от общего к частному, и никогда не задумывался о том, а можно ли было получить те же независимые от субстрата масштабные закономерности, идя обратным путем, складывая маленькие периоды в большие. Познакомившись с периодичностью Численко, я впервые предпринял попытку идти встречным курсом, от частного и малого (периода в 0,5 порядка) к большому и глобальному (периоду в 5 порядков).

Поэтому с тех пор я шел в исследовании масштабных периодов двумя параллельными курсами. Первый, к которому я пришел изначально, — это путь поиска глобальных стоячих масштабных волн, который позволял мне построить общую картину масштабной симметрии Вселенной. Второй, на который я вышел благодаря знакомству с работами Л. Численко, путь построения масштабных периодик с помощью теории центросимметричных упаковок. Второй путь вывел меня на столь интересные результаты, что со временем он стал столь же важным, как и первый. Соединить эти два подхода в единую стройную теорию мне так до сих пор и не удалось, хотя попыток я предпринял для этого немало. В дальнейшем я условно буду называть первый путь темой глобальной М-перио­дичности, а второй — темой локальной М-периодичности.

Идя вторым путем, я впервые нашел очень простой вариант объяснения образования локальной М-периодичности, которая давала при статистическом анализе устойчивые и неустойчивые размеры. В локальной М-периодичности решающую роль играет принцип симметричных упаковок. Элементы, обладающие притягивающей силой, могут собираться как в регулярные (открытые) структуры, типа кристаллических решеток, так и в закрытые структуры, типа додекаэдров. В последнем случае всегда есть один центр образования, один центр симметрии. Вокруг него остальные собираются таким образом, чтобы их расположение было максимально симметричным по отношению именно к центру. Так получается «кластер». Из кластеров могут образовываться метакластеры (по тем же принципам симметрии), и так много раз (рис. 12).

Рис.12. Схема образования уровней материи путем многократного кластерирования упаковок.

Этот подход стал простой рабочей моделью для исследования вариантов образования локальных периодов устойчивых размеров.

Так в моих исследованиях появилось новое направление — симметричные упаковки, кластеры, устойчивые конфигурации и принципы их организации[8].

Элементарные расчеты показывали, что наиболее распространенными среди кластеров должны были быть додекаэдры, когда вокруг центрального элемента собирались в симметричную конфигурацию 12 наружных элементов (рис.13). В этом случае размер упаковки был в 3 раза больше исходной. А у Численко получалось больше — 3,15. Недостающие 0,15, как оказалось, были связаны с отсутствием полной симметрии в такого рода упаковках. Это выводило на проблему 13 шаров, которой занимался еще И. Ньютон.

 

 

Рис. 13. Упаковка из 1+12 шаров, центры просветов которой образуют додекаэдрическую структуру.

 

Суть проблемы в том, что если на центральный шар «лепить» снаружи такие же по размерам шары, то их поместится на его поверхности 12, но при этом останется некоторое свободное пространство, в которое 13-й шар уже не помещается. Именно доказательство этого эмпирического факта долгое время занимало И.Ньютона. Какие пустяки, можно подумать… Но как выяснилось, за этой проблемой скрывалась глобальная проблема структуры нашего пространства. Часть этой проблемы – «расстояние» на М-оси между ближайшими структурными  уровнями. Минимальная трехмерная упаковка (см. пример с ядром гелия на рис.14) имеет статичные размер в 2,2 раза большие исходных и динамичные (при вращении ядра) в 3,2 раза большие.

 

Рис. 14. Ядро гелия, или a-частица, состоит из двух нейтронов и двух протонов

Эмпирические исследования с упаковками, которые проводились многими серьезными исследователями, показали, что число внешних шаров колеблется от12 до 14 (!). Хотя это справедливо для нежестких, пластичных шаров (например, дробинок из свинца), средний результат количества внешних шаров оказался очень распространенным во многих областях структур, в частности в генной структуре ДНК человека! При этом шаг для таких пластичных упаковок между уровнями совершенно точно совпадал с  шагом, открытым эмпирически Л.Численко. Он определялся из статистической характеристики упаковки такого типа (рис.15).

 

 

Рис.15. В «пластической» трехмерной упаковке, шаг между кластерами всех уровней равен 3,15, что определяется через средний размер такого статистического кластера.

Тема упаковок становилась все более интересной и постепенно привела меня к области новых закономерностей. В этой области мне удалось найти универсальную формулу устойчивости кластеров, понять принцип периодического нарастания размерностей, выделить два несовместимых полюса симметрии, перейти к новым темам, таким как периодическая свертка растущих структур всех типов в элементы нового уровня. А когда я соединил этот вывод со своими исследованиями в области логики развития сложных биологических и социальных систем, то вышел на два удивительных открытия. Оказалось, что числовая структура ДНК может быть объяснена с позиций теории упаковок, что главным отличием живого от неживого было то, что в живых структурах достигалась максимально плотная упаковка вдоль масштабного измерения. Когда я поделился этой идеей с Х.Мюллером, он сумел ее обобщить до информационных пространств[9].

Постепенно, занимаясь упаковками, я все более понимал тех исследователей, которые видели в их симметрии величайшую тайну природы. Теория чисел Пифагора, правильные платоновские тела, мистика эзотерических схем, попытка Кеплера построить из правильных тел пропорцию в орбитах планет, поиск решения проблемы 13 шаров Ньютоном — все это было не простым хобби великих мыслителей — они интуитивно осознавали, что в формах простых симметричных фигур кроется одна из величайших тайн природы. Впоследствии с помощью Н.П.Третьякова мне удалось сформулировать связь между масштабной периодичностью и симметричными упаковками в более или менее завершенном виде[10]. Но уже в 80-е годы я пришел к общему выводу — законы геометрии (и законы математики в целом) отражают наиболее общие законы построения любых систем, включая информационные, геополитические, космические, психологические и т.д. Это не просто форма и размер, не просто количество, это еще и логика построения структур, очищенная от каких-либо посторонних признаков, это логика развития информационного каркаса Вселенной. Именно поэтому, анализируя принципы построения устойчивой конфигурации шаров в трехмерном пространстве, можно было получить числовую структуру ДНК, понять логику развития геополитических структур в ХХ в. и дать прогноз на век XXI. Исследуя принципы образования устойчивых конфигураций из симметричных элементов, я неожиданно обнаружил, что размерность нашего геометрического пространства не трехмерна, а как минимум четырехмерна. Следуя этим путем далее, я понял, что любая система развивается с нарастанием размерности ее структуры, поэтому чем выше размерность, тем сложнее система, тем дальше она продвинулась в своем развитии. Начинается развитие с нульмерной структуры, затем возникают одномерные связи, потом двухмерные, трехмерные, четырехмерные… На четвертом шаге происходит свертка. Эволюция системы заканчивается, она оптимизируется и превращается в элемент следующего уровня иерархии. Так возникают уровни организации во всех без исключения системах. Таким образом, развитие системы квантовано, оно идет с периодическим шагом. Впоследствии я вышел через этот принцип на логику развития человечества[11] и понял, что мы стоим на пороге четырехмерной цивилизации[12].

В области развития общества этот же принцип позволил мне разглядеть в смене типов культур нечто потрясающее — пошаговое наращивание размерности от одномерной культуры Египта к трехмерной культуре Европы. Так, казалось бы, простая тема симметричных упаковок шаров вывела меня на грандиозные горизонты совершенно потрясающих закономерностей, показала мне путь к открытию тайных пружин развития систем вообще. Более подробно я об этих «отвлечениях» напишу ниже, но с этого момента я понял, что тема глобальной М-периодичности была лишь первым шагом на пути к постижению законов будущей четырехмерной парадигмы. Передо мной открылась дверь в чудесную «пещеру сокровищ» — тайн устройства мира. И дальнейшие мои разработки всегда опирались на это новое знание, знание того, как организована масштабная структура нашего мира. И поэтому во всех традиционных областях я получал принципиально новые модели, в рамках которых легко снимались старые вопросы (впрочем, тут же появлялись новые).

Но упаковочная устойчивость при всей ее наглядности и простоте имела три серьезные проблемы. Во-первых, было непонятно, за счет чего могут расти метауровни кластеров даже для атомных упаковок. Электромагнитных сил явно было недостаточно для удержания такого рода кластеров в громадной мегаупаковке, начиная уже с 3-го уровня. Во-вторых, непонятно было, какое отношение имеют все эти упаковочные модели к периоду Л. Численко — неужели простейшие организмы образовывали следующий уровень, складываясь сначала в додекаэдры? В-третьих, непонятно, как и почему именно на 10-м шаге образуется особо устойчивая свертка, что приводит к появлению шага уже в 10⁵. Было очевидно, что в рамках существующей физической картины мира связать воедино все эти загадочные совпадения невозможно. Поэтому я постепенно оставил решение этой проблемы и перешел к более общим моделям, к идее масштабно-гармоничного резонанса первичных «пульсаров» (10^–33 см) со случайным спектром в распределении частот их пульсаций. Но прежде чем я ушел в эту сложную теоретическую область, я предпринял попытку организовать типичную экспериментальную проверку мелкой периодичности на базе какого-то доступного мне реального материала.

Проверка мелкой периодичности на примере опытов с карбидом кремния

Сегодня проделанный экспериментальный путь оценивается мной с точки зрения полученных научных результатов едва ли не как пустая трата времени. Тем более что эти самые результаты остались без дальнейшего применения. Но в 80-е годы мне казалось, что стоит только получить в экспериментах подтверждение общей картины, как на эту картину сразу обратят внимание, ведь это будет доказательством ее плодотворности!

Проще всего можно было проверить универсальность шага 3,15 в распределении частиц кристаллов при их дроблении по размерам. Ближе всего наш институт стоял к дроблению абразивного минерала — карбида кремния, который выпускался Волжским абразивным заводом. Пользуясь возникшей в то время благосклонностью замдиректора института В.Ф. Бердикова, я стал работать над темой по изучению распределения абразивного зерна карбида кремния по его размерам. Основным исполнителем была Л.Ю. Юрченко.

Главная идея заключалась в том, что шаг сит, через которые рассеивались продукты дробления куска карбида кремния после плавки, был равен 1,21 (во столько раз ячейки верхнего сита были больше размеров ячеек нижнего), а шаг между устойчивыми кластерами был (согласно моделям с шарами) не менее чем в 2–3 раза большим — 2,5–3,15. Из этого следовало, что если устойчивые размеры существуют, то на ситах, которые ставятся пакетом с шагом 1,21, зерна дробленого материала будут давать попеременно то больший, то меньший выход. Кривые распределения такого выхода должны быть всегда мультимодальны. Причем если кластерная модель верна, то повышенный выход будет всегда (независимо ни от чего) наблюдаться на одних ситах (преимущественного размера), а пониженный — на других. Т.е. в распределении дробленого карбида кремния по размерам должен явно просматриваться мультимодальный характер, похожий на распределение Л. Численко.

Этот вопрос мы исследовали за государственный счет около двух лет. Было рассеяно огромное количество дробленного карбида кремния. Как показала лабораторная проверка, «преимущественные» сита действительно существовали — повышенный выход зерен чередовался примерно через сито (с шагом в 2,5 раза). Мы проверили, меняется ли картина при различных способах помола, от разных плавок и при различных способах рассева. Оказалось, что ничто не влияет на устойчивые размеры, они инвариантны относительно всех технологических приемов. Полученные результаты были опубликованы сразу в «Докладах АН СССР»[13], куда их представил М.А. Садовский, который в то время также увлеченно исследовал устойчивые размеры, но в другом масштабном диапазоне.

Впоследствии мы решили уйти от метода ситового анализа, который был весьма грубым, и перешли на оценку распределения частиц по размерам с помощью оптической электронной системы «OPTON» (ФРГ), которую я нашел в недрах МАИ. Мы провели титаническую работу, благодаря благосклонности руководителя одной из лабораторий МАИ, профессора Б.А. Красюка, вместе с О.Г. Семеновым. В Волжском проводилось дробление, затем выборка образцов из определенного диапазона размеров. После чего зерна карбида кремния аккуратно приклеивались на картон и фотографировались. Фотографии я вез в Москву, где их сканировали, затем компьютер обрабатывал изображения и выдавал результат в виде статистических кривых распределения размеров зерен, их максимальных и минимальных диаметров, площадей проекции, периметров проекции, развитости поверхности и т.п. Сотни фотографий дали нам огромный статистический материал, из которого мы выжали все, что только было возможно. Результат подтвердил предварительные предположения — устойчивые размеры действительно существовали в диапазоне 50–1000 микрон. На эту тему было опубликовано несколько статей в ДАН СССР.

Итак, многолетняя экспериментальная проверка подтвердила наличие устойчивых размеров, а значит, локальную М-периодичность. И одновременно это позволило мне убедиться в том, что любое тело содержит в себе целую иерархию кластерных упаковок от атомов до размеров самого тела, которая влияет на многие свойства тел, в том числе и на их прочность. Эта тема впоследствии привела меня к формулированию истинной причины возникновения так называемого масштабного эффекта в теории прочности.

 

Отступление № 2

Снежный человек

 

В среде московской интеллигенции в начале 80-х годов чрезвычайно популярной стала тема поиска снежного человека. Я всегда осторожно и даже негативно относился к разного рода сенсационным темам, типа снежного человека, инопланетян, НЛО, левитации, полтергейста и т.п. Мне казалось, что за этими темами скрываются всякого рода социальные неудачники, которые пытаются привлечь к себе внимание общества не своим трудом, а какими-то сомнительными сказками. Более того, я испытывал определенную ревность к общественному мнению, которое готово было бесконечно обсуждать очередную утку о зеленых человечках-инопланетянах или волосатом лесном чудище, но не хотело напрячь мозги и задуматься о действительных сенсациях в науке. А таких сенсационных и серьезных тем было немало.

Решающим импульсом к организации собственной экспедиции за снежным человеком для меня стал рассказ в одной из московских компаний солидной женщины, научной сотрудницы какого-то московского НИИ, которая якобы своими глазами видела снежного человека в горах Тянь-Шаня. Я подробно расспросил ее о месте встречи и решил, что пора осуществить сразу две своих мечты — сходить в длительный поход в горы и заодно развенчать (или, наоборот, подтвердить) одну из популярных общественных сказок.

Нужны были партнеры для похода, их я выбирал просто: моя жена Наташа, ее подруга — горная туристка Нина Кильдишева и мой друг Володя Филимонов. Володе было дано задание обеспечивать безопасность похода, Нине быть горным инструктором. Выбор Филимонова был удачным по многим причинам. Во-первых, он был типичным силовиком, т.е. человеком, думающим постоянно об обеспечении безопасности во всех ее видах. Во-вторых, Филимонов был аттестованным экспертом-криминалистом, а это означало, что его подпись под документом имела официальную силу. Поэтому, если бы мы нашли какие-то следы снежного человека, он бы их подкрепил своим заключением. Ну и самое главное — Володя был настоящим «походником», человеком легким, которого друзья называли «балаган-ака».

Место, где якобы состоялась встреча моей московской знакомой со снежным человеком, было непростым — это был старейший в СССР горный заповедник Аксу-Джабаглы. Для прохода в него требовалось разрешение из Алма-Аты. Я по старой памяти получил сопроводительное письмо от журнала «Знание–сила», и мы в 1982 году отправились в самодеятельную экспедицию, но прикрытую официальной легендой о журналистском расследовании.

Заповедник поразил нас своей природной первозданностью, но снежный человек «на свидание» с нами так и не пришел. Единственное, что нам удалось обнаружить, — это косвенные свидетельства его возможного существования.

Во-первых, наскальные рисунки на плато Аксу. Там их было очень много — более сотни, но по большей части это были сценки охоты на горных животных (рис.16).

Рис. 16

Однако два рисунка невозможно было расшифровать, следуя обычной логике.

Первый — сцена охоты на какого-то огромного человека (к сожалению фото у меня утеряны, но они есть на камнях в заповеднике) и второй — сцена «родов» снежной женщины. Особенностью всех наскальных рисунков этого плато был символический натурализм. Чтобы можно было отличить одно животное от другого, его отличительные признаки выпячивались, что делало рисунок своего рода символом. Например, рога горного козла изображались огромными, а мужчина — с явным половым признаком. На рисунках со снежным человеком подчеркивались два главных признака — волосатость (в виде косичек) и огромный рост (на фоне фигур других людей). Художник явно давал понять — перед нами особый человек, он выше других людей и весь покрыт шерстью.

Второе косвенное свидетельство поразило нас еще больше. Местные егеря отвезли нас к пастуху киргизу в глухие предгорные районы, и он рассказал удивительную историю. Когда ему было совсем мало лет (это было почти сразу после войны), он пас овец в горах. Вдруг овцы забеспокоились, он огляделся и увидел странные фигуры на соседнем склоне. Стал за ними наблюдать из-за камня. На склоне кормились местными кореньями три волосатых человека — мать и два детеныша. Они были покрыты шерстью буро-желтого цвета (как верблюды). Пастуха они сначала не заметили из-за того, что он был рядом со стадом овец, которых они не боялись. Но когда он стал выглядывать из-за камня, они его увидели и стали убегать вверх по склону. Сначала на четвереньках, потом только на ногах. Бежали быстро, детеныши споткнулись и упали, они заверещали, мамаша вернулась, подхватила их, и они скрылись за гребнем холма.

Этот рассказ показался нам предельно правдивым. Во-первых, пастух всю жизнь провел со стадом, живя в палатке. Он не знал не только русского, но и казахского. Телевизора, радио и газет у него никогда не было. Поэтому узнать о снежных людях из прессы он не мог. Во-вторых, детали поведения и бега странных волосатых людей, как потом нам сказали специалисты по приматам, были предельно натуральными. И в-третьих, он явно не стремился привлечь внимание к своей персоне, ему было безразлично общественное мнение, это был типичный пастух, человек, который всю свою жизнь провел практически в одиночестве со стадом овец. Еще больше доверия к его рассказу вызвали некоторые натуралистические детали, он признался, что от непонятного страха перед этими людьми он просто обмочился, и у него отнялись на какое-то мгновение ноги.

Мы уехали из первой экспедиции, так и не поняв, что такое снежный человек — миф или исчезающий вид древнего человека. После первого похода было еще несколько других. Со второго мы привлекли к этой теме биолога Валентина Сапунова, который настолько увлекся после него криптозоологией, что стал одним из ведущих специалистов в этой области в России.

Уже во втором походе мы поняли самое главное — найти в горах снежного человека, если он сам не захочет нас увидеть, абсолютно нереально. Чтобы это понять, расскажу об одном эпизоде нашего похода в долине реки Аксу. Когда мы ставили первый лагерь, то нас поразило обилие свежих следов диких животных на илистых влажных участках берега реки. Нам стало не по себе, когда мы увидели кабанов, медведя, кроме того, в этих горах водились барсы, и встреча с ними ничего хорошего не сулила. Оружия у нас не было (в заповедник с ним не пускали), поэтому опытный охотник Филимонов предпринял оригинальные меры безопасности — он перегородил тонкой бечевой, протянув ее через кусты, весь проход ниже и выше по тропе. На бечеву он подвесил пустые консервные банки с камнями. Идея была простой — если животное пойдет к палатке, оно порвет бечеву, банка упадет, камни загремят и животное, испугавшись шума, убежит. Да и мы проснемся.

Пока мы стояли лагерем на этом месте, ни одна бечевка не была оборвана и не появилось ни одного свежего следа. Потом мы ушли ниже по течению реки и вернулись обратно через неделю. Осмотр бечевы и берегов показал, что все осталось по-прежнему. Стало ясно, что наше стояние несколько дней в этом ущелье так напугало дикий мир, что отсюда ушли практически все животные. Более того, когда мы заходили в его боковые отроги, сразу же раздавался «милицейский свист» сурков, которые оповещали все окрест о появлении человека. Находясь в горах около месяца, мы постепенно стали понимать, что для гипотетического снежного человека горы — родной дом, а мы там как слепые гости и поэтому «поймать» его в нем невозможно. Более того, судя по многим свидетельствам, он ведет в основном ночной образ жизни, а днем отсыпается в укромных местах.

Оставалось одно — поймать его на какую-то приманку, например пищу. Но учитывая крайнюю осторожность такого животного, это было маловероятно. Тогда, В. Сапунов придумал для третьей экспедиции нечто более сильное — ферамоны молодой самки шимпанзе, которые он привез из Ленинграда (в дальнейших походах, которые организовывал уже сам Филимонов, я не участвовал, так как потерял интерес к этой теме). И эта приманка (инстинкт размножения сильнее голода) вроде бы сработала. Ребята в палатке услышали сильный шум и чей-то рев, это было ночью, и они ничего не разглядели. А утром они увидели ветки с привязанной к ним приманкой (оторванные не поперек, а вдоль), которые валялись в некотором отдалении от куста. Следов на земле не было, так как там все было покрыто галечником и травой. Но приход ли это был снежного человека или медведя — непонятно, не остались следы, и не было тогда фотоловушек.

Все эти походы и размышления привели нашу группу к выводу — снежный человек может быть вполне реальным существом, но ловить его загонами или искать его следы — дело практически безнадежное. Может быть, со временем, когда разовьется космическое наблюдение за животным миром, удастся сфотографировать его из космоса… если этот вид доживет до этого момента.

Предварительны наброски теории «геометрического эфира»

Исследование темы мелкомасштабной периодичности показало, что она универсально проявляет себя в самых различных сферах, причем не только для элементов, состоящих из атомов. Но найти стыковку двух типов периодичности — мелкой и крупной было можно лишь, предположив, что сам вещественный субстрат в данном случае играет роль свого рода «металлических опилок», словно бы высвечивающих скрытые глобальные поля. Объяснение лежало в совершенно фантастической идее о том, что весь наш физический (объектный) мир — всего лишь поверхностная, оболочная форма проявлений движения (жизни) мира эфирного, тонкого; что все устойчивые формы атомов, животных, звезд и галактик — результат в первую очередь того, что вещественный субстрат «отливается» в уже готовые эфирные «формочки». И так же как по свойству карамели (прошу прощения за несколько упрощенное, «кондитерское» сравнение) совершенно невозможно понять, почему она имеет в конфетах различный вид, например, зайчиков и петушков, так и по физическим свойствам вещества совершенно невозможно понять, почему оно встречается чаще всего в той или иной устойчивой размерной зоне, почему существует масштабная периодичность. Невидимый для физических приборов эфир, заполняющий собой все пространство Вселенной, на самом деле не имеет гладкой однородной структуры, а состоит ячеек различного масштаба (рис.17). Разнообразие форм этих ячеек огромно, но в размерном ряду есть области, которые создают для вещества наиболее устойчивые условия «проживания». И эти области на масштабной оси чередуются периодически.

 

Рис.17. Все пространство состоит из ячеек различного масштаба, которые образуют кластерные решетки практически на любом уровне структуры материи.

Других разумных объяснений всех этих масштабных закономерностей я найти так и не смог. Поэтому пришел для себя к выводу, что изучаемый наукой мир вещественных объектов — это лишь часть реального физического мира Вселенной. Другая часть — невидимый эфирный мир, состоящий из своих «атомов» — максимонов (10^–33 см). В этом мире идут свои процессы, в частности в результате сложения множества разномасштабных колебаний образуются сложные интерференционные конфигурации.

Поскольку современная физика не знает ничего об этой «темной стороне» мира, то она не может объяснить многие странные с ее точки зрения явления. В частности, наличие масштабных периодичностей.

Но я прекрасно понимал, что попытка искать объяснение масштабным закономерностям через запретную в ХХ веке тему эфира приведет к полной дискредитации в глазах традиционных ученых и самой идеи масштабной симметрии. Поэтому в дальнейших работах вплоть до 2000 года не упоминал об этих своих мыслях даже намеком. Я писал лишь об абстрактных устойчивых размерах, которые выявляются при статистической обработке данных и не зависят (по загадочным причинам) от конкретного субстрата. Поэтому если не говорить об эфире, то оставалось лишь, следуя А. Эйнштейну, говорить о неоднородном пространстве. Правда, А. Эйнштейн приписывал причину кривизны пространства самим телам, но я мог себе позволить «ересь» — писать о пустом кривом и ячеистом пространстве как отдельном от физических тел явлении. Поскольку писал я об этом очень осторожно, не называя вещи своими именами, то на эти места в моих работах практически никто не обращал внимания… до поры до времени, конечно.

Итак, уже в начале 80-х годов я пришел к мысли, что не вещество определяет кривизну и ячеистость пространства, а само пространство (точнее — эфирный субстрат) определяет свою геометрию через загадочные «масштабные поля». От этой идеи оставалось сделать еще один шаг до понимания, что, собственно, и весь вещественный мир не есть нечто самостоятельное и независимое от мира эфирного, а является лишь одной из форм его проявления, доступной для прямого, с помощью приборов, изучения наукой.

И лишь спустя почти 20 лет мне удалось сделать этот окончательный шаг к решительному выводу — не существует пустого пространства, заполненного какими-то формальными полями, не существует и вещества отдельно от эфирной матрицы. То, что мы видим как «пустое» ночное небо, — на самом деле плотный эфир, динамика которого и порождает вещественный мир, начиная от фотонов и заканчивая Метагалактикой. И лишь в разрывах этого динамичного, дышащего эфира Вселенной образуются отдельные конфигурации, которые мы воспринимаем как атомы, звезды и галактики[14].

Только опираясь на эту концепцию, я смог наконец-то, пусть только для себя, сформулировать хоть какое-то объяснение того, откуда возникают все эти устойчивые размеры, статистика которых приводит ко всякого рода масштабным периодичностям, начиная от периодичности Численко и заканчивая крупной периодичностью с шагом в 10⁵. И объяснение это лежало в области законов, давно уже известных науке, — а именно музыкальной гармонии (ср. хотя бы знаменитое «музыка небесных сфер», вполне бессмысленное с точки зрения традиционной науки), только применять их нужно было для эфирной многомерной среды.

Но до окончательного понимания этой закономерности в начале 80-х мне было еще далеко. В то время у меня было ее интуитивное понимание, которое, однако, не удавалось строго формализовать. И на время я принял для себя следующую рабочую гипотезу. Пространство действительно неоднородно, причем независимо от того, каким веществом оно наполнено. Следовательно, независимо от свойств вещества в разных областях нашего мира будут проявляться одни и те же общие закономерности. И моя задача до определенного времени искать эти закономерности, продолжая строить различные графики распределения объектов в зависимости от их размеров. Необходимо было лишь найти такие массивы данных, в которых были бы представлены многие объекты одного класса на достаточно большом промежутке размеров, хотя бы в диапазоне трех десятичных порядков.

Естественно, что лучше всего было бы строить такие графики в области размеров, доступных для прямого статистического исследования. Наибольший массив данных о размерах систем был накоплен наукой в макродиапазоне — от атомов до блоков литосферы Земли. Еще один диапазон, в котором можно было бы поискать данные закономерности, — распределение в зависимости от размеров звезд.

Так определился примерный круг объектов, в которых мне предстояло найти более точное подтверждение как крупной, так мелкой периодичности: атомы, кристаллы, блоки земной коры, звезды. Нужно было лишь собрать достоверные данные по их размерам. И эти данные я собирал, насколько это было возможно, в разных областях. Все, что удалось найти, легло потом в основу обобщения найденных закономерностей в главную книгу жизни — «Масштабная гармония Вселенной».

 

Но параллельно этой первой теме у меня в начале 80-х зародилась вторая, почти независимая тема. Она исходно вытекала из первичной задачи построения «матрицы сложности» всех объектов мира. Другими словами, к полученной М-оси мне нужно было добавить перпендикулярную ей координату сложности (устойчивости) всех объектов. Эта задача возникла сразу (см. рис.3), но была временно отложена до лучших времен. И в начале 80-х я взялся за ее проработку. Это был период бурного эвристического натиска, который дал мне ключи к пониманию сути проблемы, но в то время (да и сегодня) у меня не хватало сил провести тщательную проработку этого вопроса, поэтому до сих пор окончательное построение второй оси, оси системной сложности, для меня остается задачей завтрашнего дня.

Было очевидно, что здесь ответы следует искать на пути создания некоторой общей теории систем, теории, которая бы позволила создать универсальный механизм описания любой системы мира на одном (достаточно простом) языке. О том, что такая теория систем возможна, говорило многое. В первую очередь меня воодушевляла попытка построить Общую теорию систем Ю.А. Урманцева, его известная книга «Симметрия природы и природа симметрии», которую я прочитал в 70-х годах несколько раз. Кстати, сразу после Борка меня с ним познакомили. Он взглянул на мою волну и сразу же стал описывать ее как «листик дерева» — по чисто формальным признакам симметрии. В то время мне показалось это недопустимым формализмом, но спустя 20 лет я пришел к выводу, что и этот подход очень важен и плодотворен.

Вторым мощным импульсом к построению ОТС стала конференция в Борке и знакомство с множеством системно-классификационных описаний различных объектов мира. В этих описаниях просматривался единый формально-логический аппарат, но ему не хватало, с моей точки зрения, простой и очевидной аксиоматической базы. Третьим импульсом к решению поставленной задачи стало мое знакомство с диссертацией Х. Мюллера, в которой он искал общие логические закономерности развития знаний в области физики микромира. Благодаря ей я понял, что общие системные законы приложимы не только к естественным объектам, не только к статическим картинкам, но и к эволюции в области познания. Я понял, что знания развиваются по системным законам, по которым развивается и любая естественная система. Все это вместе взятое и дало основание для развития темы второй координаты моей волны, координаты «устойчивости» (точнее, сложности). Темы, которая вывела меня на законы развития систем вообще, на законы развития общества и человечества в частности. Темы, которую я никак не могу разработать основательно, ибо она требует в конечном итоге построения не просто ОТС, а открытие Логоса Вселенной. О грандиозности этой темы может говорить то, что, по моим оценкам, успешное ее завершение даст возможность рассчитывать развитие любой системы на компьютере и таким образом создать единую системную науку, которая переведет все до этого найденные законы на единый системный язык. Это приведет к тому, что будет создана реальная Метафизика, точнее, Метанаука — наука, в которой любая область вселенского бытия будет описываться в единой терминологии и по единым законам…

 Автобиография еще не написана, она будет постепенно продолжаться. Но уже сейчас можно наметить ориентировочные разделы

*****

 

18/01/20

Уважаемые читатели моей автобиографии. Прошло много лет с тех пор, как была опубликована ее первая часть. Сегодня в конце 2019 года я решил опубликовать вторую часть своих жизненных «приключений». Надеюсь, они будут вам интересны…

Открытие нового «научного» закона:

Невероятная информация

                              Распространяется невероятно быстро

                                                                                                 Невероятными путями

 

Я шел по коридорам «родного» ВНИИАШ в 1989 году полный торжества и счастья. Что впрочем, я старался тщательно скрывать. Но обстановка в институте была какой-то непонятной. От меня шарахались практически все знакомые.

Только что я вернулся из командировки Волжский→Москва→(Конаково→ Железнодорожный — неофициально)→Ленинград→Волжский, которая длилась неделю, и это был мой первый день, когда я начал осознавать, насколько радикально изменилась моя жизнь. Я шел по коридорам института уже не как жалкий бомж, который с огромными проблемами решал квартирный вопрос, а как владелец каменного, самого дорогого по тем временам дома в г. Конаково – всего в 100 км от Москвы. Я шел как уже приглашенный сотрудник отдела по развитию «Банка идей» в рамках гигантской государственной программы по биотехнологиям генерала Ю.В. Любимова.

Триумф был полный. Реальность оказалась на порядки лучше всех моих «мечт» (так любил говаривать Володя Филимонов, который и организовал все эти перемены). Осталось решить какие-то пустяковые формальности – уволиться из института и переехать из Волжского в Конаково.

Вся эта операция по переезду на работу в Москву готовилась более двух лет и тщательно скрывалась на последних этапах от всех, даже от мамы, родственников и друзей. Скрывалась осмысленно, ибо данный вариант переезда был уже третий. Два предыдущих с треском провалились, хотя, казалось, провалиться не могли ни при каких обстоятельствах.

Предыдущий вариант переезда основывался на том, что меня включил в список особо ценных для МАИ сотрудников профессор Б. Красюк. Этот список лег на стол тогдашнего «мэра» Москвы Б.Н. Ельцина. Подписать он должен бы его «завтра», а «сегодня» Борис Ельцин решил пойти по пути жесткой оппозиции и покинул пост главы Москвы. Список, подготовленный на его имя, так и остался не рассмотренным.

Мы с женой проанализировали второй провал и решили, что дело в том, что его «сглазили». Мы ведь рассказывали о двух планах некоторым знакомым и маме (очень хотелось ее порадовать), а моя мама по телефону рассказывала всем родственникам и своим знакомым. И… все срывалось.

В этот раз о переезде знали только я и Наташа, а также те люди, которые его непосредственно готовили – Володя Филимонов и его команда из двух человек. В общей сложности о покупке дома и переезде знало 5 человек. В Волгоградской области об этом знали два человека – я и моя жена.

И этот прием сработал. Ничего в этот раз не сорвалось и все прошло быстро и эффектно.

Дом я купил за один зимний вечер в Конаково, оформив сделку у нотариуса и заплатив хозяину за него 50 000 рублей – сумму по тем временам (1989 год) немыслимо большую.

Потом была коммерческая командировка в Железнодорожный, затем на один день в Ленинград и вот… я сижу за своим столом на втором этаже нашего института и внутри меня громко играет торжественная фуга Баха.

Доиграть она не успела, зашла наша сотрудница и с лицом не предвещавшим ничего хорошего объявила, что меня вызывает к себе директор института – В.Ф. Бердиков. Владимир Федорович шел к этой должности на моих глазах: зав. лаб., нач. отдела, зам дир. и директор. С ним у меня были прекрасные отношения. Еще когда он был зав. лабом мы познакомились и стали обсуждать всевозможные философско-научные темы. А когда вышла моя статья в «Знание-сила» он единственный, кто оценил ее по достоинству. И сразу после этого перевел меня к себе в лабораторию, а потом и благословил не только на написание всех статьей (часть из них в соавторстве с ним), но и на ежемесячные командировки в Москву, что по тем временам можно было сравнить лишь с государственными командировками в Париж.

В.Ф. Бердиков был типичным технарем-чиновником поздней эпохи брежневского застоя. Любил выпить и поесть, любил жизнь во всех ее проявлениях, умел интриговать (в меру) и быть руководителем института. Но при этом в душе он был романтиком от науки и в нем горела искорка пифагорийского духа. Он покрывал не только мои исследования, ставя иногда целые темы в институте для их проверки, но и работу еще одного неординарного ученого – Громова, который сидел в комнате в подвале института, ничего для тематики института не делал, но что-то там сочинял научно-нетрадиционное.

Под покровительством Бердикова я жил в институте лучше некуда. Поступил в аспирантуру, получал доступ к любой информации, ездил за счет института в свои научные командировки, занимался чем хотел и еще при этом использовал площадку института для своих исследований. Владимир Федорович трепетно относился к моим исследованиям и благоволил мне дальше некуда.

Так что я шел к нему в кабинет вполне спокойным.

Но то лицо, которое я увидел у него в этот раз, меня сразу напрягло. На лице была смесь негодования, обиды, злости и холода. Я сел.

«Скажите, Сергей Иванович, правда, что вы купили дом в Конаково за 50 000 рублей?»- с неприязнью задал совершенно невероятный вопрос Бердиков.

В моей голове взорвалась граната:

«Откуда!? Откуда он узнал об этом?!» — бились в висках вопросы. Я лихорадочно перебрал все варианты утечки информации – их не было. Но и врать не имело смысла – сумма и место покупки были названы настолько конкретно, что было очевидно – информация у директора из достоверных источников.

«Да» — выдавил я из себя.

Лицо Бердикова приобрело стальной отблеск.

Он тяжело вздохнул и сухим официальным голосом объявил мне, что уволиться так просто мне не удастся. Я аспирант и обязан по закону отработать 2 года в организации, за счет которой я учился в аспирантуре.

Я понял, что он не шутит, но по инерции прежних отношений попытался перейти на дружеский тон.

Не вышло. Он был грозен, официален и непоколебим. Я понял, что Бердиков сделает все возможное, чтобы меня из института не выпустить.

О, ужас! Дом в Конаково будет стоять два года без нас, работа у Ю.В.Любимова летит ко всем чертям, а меня будут гнобить два года в «родом» НИИ.

И было за что!

«Какой-то там ничтожный младший научный сотрудник, автор каких-то там сомнительных теорий, на зарплате в 45 рублей в месяц (пол. ставки минус алименты), умудрился за несколько лет работы в институте под носом у всех сотрудников заработать 50 тысяч!!! Полнокровных!!! Советских!!! Как???!!! Как он так хитро всех провел? Откуда взял такие деньги? Почему не поделился своими заработками ни с кем? Да за это убить мало!» — именно эти мысли я читал на лицах всех научных сотрудников ВНИИАША, когда шел по коридору от директора и потом многие дни. И я прекрасно понимал Бердикова. Он пригрел на груди «змею», предателя, который ничего ему не рассказывал о своих «делишках», проворачивал невероятные сделки, зарабатывал немыслимые деньги и готовил план побега. А он, Бердиков, наивный романтик, видел в этом Сухоносе только чудаковатого то ли гения, то ли  фантазера и помогал, помогал, и помогал ему несколько лет. И вот – благодарность!

Но откуда Бердиков и весь институт узнал, что я купил дом в Конаково? Ведь я же никому об этом не говорил? И покупка-то прошла всего неделю назад…

Этот вопрос мучал меня своей загадочностью в то время не меньше, чем тайна устройства Вселенной. Черт возьми! Никто же ничего не должен  был знать! Все же было предельно засекречено! Чтобы выяснить источник утечки, я провел тщательное расследование  и то, что я узнал, поразило меня не меньше, чем открытие «Волны устойчивости».

А дело было вот в чем.

На следующий день после вечерней покупки дома я поехал в г. Железнодорожный, где в НИТИ (оборонка) мы должны были обсудить с главным технологом О. Рыбалченко детали закупки через него хвостовиков для боров – у меня в это время шла подготовка к производству алмазных боров для стоматологов в нашем кооперативе «Синтез». Естественно, это была левая командировка, как и поездка в Конаково.

Рыбалченко ничего не знал о моей научной деятельности, о моих планах переезда – знал только то, что касалось выпуска боров, и что я работал во ВНИИАШе. Но так получилось, что он был первым знакомым, с которым я встретился на следующее утро после покупки дома.

Меня распирало от радости и гордости, и мне нужно было с кем-то поделиться. В этом плане Рыбалченко был идеальным собеседником. Он был предельно далек от Волжского, и не мог меня «дезавуировать» ни при каких раскладах… Как потом выяснилось кроме фантастических.

Я ему похвастался, коротко рассказав о доме в Конаково и о сумме. Он был, естественно в шоке. Я с ним распрощался и уехал дальше по маршруту.

Но на следующий день Рыбалченко поехал в командировку на завод ЭВТ в город… Волжский (об этом я, увы, не знал). ЭВТ – завод электронно-вычислительной техники и никакой связи с ВНИИАШем не имел.

Туда он приехал не один. Вместе с ним по тому же вопросу приехала сотрудница одного из предприятий… с Урала. Они познакомились на заводе, и выяснилось, что поселили их в одной гостинце «Волжский» в центре города. Вечером Рыбалченко вышел в город и хорошо набрался пива. Потом он потерял ключ от номера и забрел пообщаться к своей новой знакомой (это его версия с ключом и пивом) к ней в номер.

В номере они разговорились, и выяснилось, что у сотрудницы с Урала была еще одна командировка… во ВНИИАШ. Рыбалченко обрадовался и поделился с ней – знает он одного сотрудника ВНИИАШ, который позавчера купил дом в Конаково за 50 тысяч рублей. Это была настолько необычная новость, что она просто рвалась наружу. Все инженеры получали примерно одинаковую зарплату в пределах 120-180 рублей и весть о том, что один из их ряда смог найти 50.000 рублей, была невероятной, не менее сенсационной, чем пролет над СССР армии НЛО.

«Уралочка» решила проверить, есть ли такой «подпольный миллионер» м.н.с. во ВНИИАШе. И на следующий день, посетив по своим делам ВНИИАШ, стала расспрашивать обо мне сотрудников. Оказалось – меня хорошо знают и почему-то сразу поверили в эту новость. Я ведь до этого уже несколько раз взрывал мозг в этой тихой гавани – одна статья в «Знание-сила» чего стоила. Новость о покупке дома накрыла институт как лесной пожар – мгновенно. И пока я ездил в Ленинград и обратно в Волжский, институт вскипел и загудел. А дальше вы уже все знаете.

Обобщив этот опыт, я и вывел закон невероятно быстрого распространения невероятной новости невероятными путями.

И потом несколько раз убеждался в его действенности. Какое там шило в мешке и сколько веревочке не виться! Этот закон действует как молния – сразу кончаются все верёвочки, сколько бы им не виться и мгновенно выпрут все шила из мешка.

 

Спасительная справка

К счастью, из ВНИИАШа мне все-таки удалось уйти вполне законно. У Наташи была знакомая фельдшер Анна Михайловна из Самково (деревня в Пермском крае), которая как-то поставила правильный диагноз нашей дочери: «интоксикация на химизацию среды».

Наша дочка Маша, которая училась к тому времени в первом классе, оказалась спасательным кругом, который не дал нам в этот раз утонуть в прошлом. У нее после пяти лет начались проблемы со здоровьем – шла носом кровь, она худела, болели до криков коленки и т.п. Мы ничего не могли понять, но когда отправили ее на лето к бабушке (Наташиной маме) в Кудымкар (Пермский край), то через месяц получили фотографию совершенно другой Маши. Красные щеки, здоровый вид – никаких болезней.

По приезду знакомый врач подтвердил причину ее нездоровья. В годы перестройки всплыли неприятные для жителей Волжского факты. Оказалось, что по десяткам параметров ПДК вредных веществ были в городе превышены в сотни (!) раз. К этому можно было добавить недостаток кислорода (!), который выжигал Волжский абразивный завод, повышенный фон радиации (рядом Капустин Яр и в степях по слухам в 50-е годы шли открытые испытания атомного оружия).

Город был напичкан «химией» — заводами, которые строили для того, чтобы занять «химиков» — людей, которые были осуждены условно и отбывали наказание, отрабатывая сроки на вредных заводах. Страна не думала в эти годы о здоровье людей в целом, об экологии. Страна участвовала в гонке вооружений, догоняла Америку и при этом средняя продолжительность жизни была мягко говоря не очень…

Наташа поделилась нашей проблемой со знакомым врачом-гинекологом, которая и выписала справку с этим диагнозом и напутствием о необходимости смены места проживания. Вообще-то-то врачам категорически запрещали давать такие справки. Ведь ими они подтверждали факт грубейшего нарушения экологии в СССР. За такую справку могли с работы попереть, и волчий билет выписать… Но Наташина знакомая как раз в это время сама переезжала в другой город и могла себе позволить такую вольность.

Именно с этой бумажкой я пришел в отдел кадров и написал заявление на увольнение. И это сработало! Меня отпустили на законных основаниях, хотя я чувствовал, как в институте многие возмутились, полагая, что справку я купил. Ну как же! Этот «пройдоха» Сухонос смог купить дом за 50 тысяч, что ему стоит купить справку. Честно говоря, мне тогда было наплевать, что думают обо мне в институте. Впереди меня ждала фантастически интересная работа в Москве по созданию «Банка идей» для программы генерала Ю.В. Любимова, переезд в собственный дом в Конаково, купленный на «подъемные» к этой работе и большое будущее. Волжский с абразивным заводом и абразивным институтом оставался теперь навсегда в прошлом.

Жилищный крест

Счастливый финал с домом и переездом на работу в Москву венчал трудную эпопею нашей борьбы за жилье, за свое жилье.

Когда я уходил с Волжского абразивного завода (ВАЗа) в конце 70-х годов, я осмысленно бросал свое место в очереди молодых специалистов на жилье. Именно из-за квартиры и я пришел на завод в 1974 году. ВАЗ был единственным заводом, на котором молодые специалисты получали жилье через 2-3 года работы. На остальных заводах приходилось стоять по 10 и более лет. При распределении я узнал, что именно на ВАЗе квартиры дают очень быстро. Мы тогда жили в Волгограде в 2-х комнатной квартире – я, мои родители и брат Александр. Тесниться там не имело смысла, мне хотелось начать самостоятельную жизнь, и я решил, что оставлю это жилье, буду добиваться собственного. А квартиру в Волгограде оставлю брату. Именно так в конце концов и получилось, но спустя много лет. Родители ушли из жизни, и я свою долю подарил Саше – ему она была нужнее. К тому времени у меня был и дом в Конаково и квартира в Москве. Доля квартиры в Волгограде ничего не меняла в моей жизни.

Но устроившись на ВАЗ, я попал в ловушку. После моего прихода на завод очередь стала медленно, но неуклонно останавливаться. Жилья давали все меньше и меньше. Проработав 6 лет, я все еще стоял на получение жилья через 2-3 года!

Уже потом я понял хитрый прием руководителей заводов, точнее всей системы советской власти. Удержать людей от перехода с завода на завод не могла интересная работа или высокая зарплата – она была примерно одинаковой везде. И людей привязывали очередью на жилье. Если ты отстоял в ней 6 лет, то отстоишь еще 6, а там уже и не захочешь менять привычное место работы. Новые заводы особенно нуждались в молодых специалистах, но как их привлечь? Зарплатой мастера в 150 рублей? Да еще за минусом части премии. Так что реально получалось в среднем 130. А работать нужно было на очень вредном производстве в три смены! Ясно дело – квартирой. И первые годы их давали быстро, создавая ажиотаж вокруг таких заводов. А потом, когда инженерный состав наполнялся, выдачу жилья тормозили, переводя ее на обычный советский срок в 10-20 лет ожидания.

Прием этот работал без сбоев, и я попал как раз во вторую медленную очередь молодых специалистов. Быстрая выдача квартир закончилась прямо перед моим приходом. Руководство оправдывалось за задержки как могло, даже подготовку к Олимпиаде в 1982 году сюда приписали. Но нам от этого легче не было. В 1977 году я женился и получил комнату в семейном общежитии. Это было нечто! Но в 1978 году я развелся, первая жена с дочкой Леной остались в семейном общежитии, а я вернулся в Волгоград, к маме с братом. Жить было крайне неудобно, ни о какой самостоятельной семье в таких условиях и мечтать не приходилось, нужно было терпеть и ждать (другие все-таки дождались).

Однако, в моей жизни назрел кризис. Карьера на заводе меня уже вообще не интересовала, работа мастера тоже. Я задумался о переходе в самостоятельное плавание, чтобы заняться исследованием масштабных закономерностей. Но жить на этом «деле» было не реально (и до сих пор, спустя 40 лет нереально), значить, нужно было терпеть и совмещать работу на заводе с поездками на научные конференции (каждый раз я брал липовый больничный или отгулы за свой счет). Научная жизнь увлекала меня все больше и больше. А тут – явный успех на конференции в Борке, заказ статьи для журнала «Знание-сила». Короче назревал кризис, и нужны были радикальные перемены.

Когда я пытался посоветоваться со знакомыми, друзьями или родственниками, все приходили в ужас. Некоторые начали думать, что я тронулся умом. Бросить реальную карьеру на заводе, где я был на отличном счету, бросить очередь на квартиру – очередь льготную, молодых специалистов! Ради каких-то там мечтаний о науке?

Колебания шли два года. Мои сомнения, видимо, сквозили и в моем поведении, я стал конфликтовать с начальством цеха и даже завода (это отдельная «забавная» история). По вечерам я писал статью в «Знание-сила», свою первую научную статью! Каждое слово рождалось в муках. Наконец рукопись была составлена. Но посылать ее нужно было в напечатанном виде. Где взять машинку?

В те далекие времена печатная машинка считалась орудием опасным, на ней могли напечатать антисоветские тексты и подчерк было бы невозможно распознать. Поэтому они все стояли на учете (практически в КГБ). В нашем цехе машинка была в бухгалтерии.

Я к тому времени научился взламывать замки и вскрывать комнаты без ключей. Замки тогда были слабые и особенного труда это не составляло.

Навыки я приобрел в качестве «угонщика» грузовиков в ночные смены, на них я привозил «ворованные» плиты с заводского склада, который тоже вскрывал ломом, ломая замок. Так я спасал план, и меня негласно прощало начальство, делая вид, что ничего об этом не знает. Так что какие-то слабенькие замочки в бухгалтерии для меня были пустячком после такой богатой практики взломщика.

Когда начальство расходилось, после 20.00, я поднимался на 3-й этаж цехового управления, вскрывал бухгалтерию и печатал одним пальцем свою статью. Дело шло медленно и через две недели в бухгалтерии заподозрили неладное (я, видимо, плохо заметал следы своего пребывания). И бухгалтера поделились своими подозрениями с руководством цеха. Те быстро вычислили меня. Уже тогда я явно вываливался из всех стандартов бытия советского инженера.

И вот в очередной раз я сижу поздним вечером в бухгалтерии и допечатываю почти готовую статью в журнал.

Вдруг распахивается дверь и в комнату влетает цеховой технолог, который с торжеством кричит: «А, мы так и думали, что это ты Сухонос!». Я растерялся, а он схватил все рукописи и напечатанные листы и с обещанием завтра со мной разобраться, исчез.

Для меня это был двойной шок. Во-первых, я не представлял, что со мной сделают за взлом бухгалтерии и использовании печатной машинки. Во-вторых, я в то время очень плохо запоминал свои мысли и идеи. И все, что я родил в муках, исчезло бесследно. Я ни за что бы на повторил написанное еще раз. Второе было для меня реальной катастрофой!

Я думал, что никогда уже не смогу написать статью заново. Это сегодня я могу заново написать книгу, даже лучше той, которая будет случайно утеряна (например, слетит в компе). А тогда, в 1979 году я не спал всю ночь. Мозги были раскалены до предела, и меня настойчиво посещала мысль спасти статью любой ценой.

Через пару дней я собрался с духом и пришел на прием к цеховому начальнику Барашкову, которому, как я узнал, было поручено заниматься моим «грязным» делом. Он сразу начал меня обвинять и ругать. Потом признался, что они ничего не поняли в тексте и передали его в местное отделение КГБ. И он мне пригрозил, что уж там-то со мной точно разберутся и воздадут по заслугам.

Меня испугало не то, что мне воздадут, а то, что из КГБ рукопись вернуть уже будет невозможно. И в отчаянии я предложил компромисс, надеясь на то, что КГБ было приплетено здесь для моей острастки и рукопись все еще в цеху. Я сказал, что если они вернут мне рукопись, я напишу заявление по собственному желанию и уйду с завода. Барашков остолбенел. Во-первых, он сразу понял, на какой отчаянный шаг я иду, отказываясь от очереди молодых специалистов на квартиру и от высокого по тем временам заработка. Во-вторых, он не поверил своему счастью. Вот так просто они избавятся наконец-то от этого крайне неудобного Сухоноса из-за которого у них в цеху постоянно возникают проблемы на уровне дирекции завода…

 

Небольшое отступление: «Моя борьба за социальную справедливость»

На заводе у меня уже на второй год работы установилась репутация лучшего мастера не только цеха, но и завода.

Я всегда перевыполнял план, брак был на низком уровне, травмы со временем вообще перестали случаться, в моей смене вообще никто не приходил на работу нетрезвым. Моя фамилия не стиралась годами с доски почета завода. Лучшая смена Сухоноса! Это было приятно. Более того, я внес и реализовал несколько организационных мероприятий, которые вывели цех из хронического недовыполнения плана. Они были простыми, но догадался их внедрить я.

Но через четыре года, когда все это было доведено до идеала, мне нужно было улучшить еще что-то. Просто я из породы улучшателей жизни, у нас в роду все были такими по материнской линии.

Я начал исправлять работу заводской столовой. Работа в нашем цеху была предельно физически тяжелая, а кормили в столовке отвратительно. Как-то я оставил летом шницель из столовки на подоконнике в общаге. Он даже не запахся, он просто высох — мяса в нем практически не было. Такое безобразие мне надоело. Я несколько раз выговаривал заведующим столовой. Они работали тоже по сменам и все мне говорили, что я не прав, пища нормальная.

Как доказать им, что это не так? Кто-то мне подсказал  отнести эту пищу в местную санэпидстанцию. Я несколько раз это сделал, но никаких последствий это не возымело.

Ситуация обострилась, когда в столовой отравилось несколько рабочих из моей смены. Я в очередной раз пришел ночью в столовую и взял пробу для санэпидстанции. Но в этот раз мне повезло. Молодая заведующая, которая мне явно симпатизировала, подсказала, что пробу надо взять в баночку, заклеить ее и дать расписаться ей на бумаге, которая ее закрывала. А еще нужно было составить акт забора пищи, в котором указать дату и поставить внизу несколько подписей, включая ее собственную.

Эту баночку утром я и отнес в санэпидстанцию. Ее приняли и, как я потом понял, в первый раз официально и всерьез занялись ее анализом и вообще этой историей. Как я это понял?

Через пару дней, когда я работал в дневную смену, в наш цех вошла (точнее вплыла) делегация заводского начальства во главе с директором завода А. Клюкиным. Клюкин был героем социалистического труда и даже, кажется, членом обкома КПСС. Он шествовал торжественно во главе клина своих подчиненных и, увидев меня, что-то у них спросил. Я понял, что он спросил – это Сухонос?

Они кивнули и он,  с прищуром глядя на меня, пальчиком поманил к себе. Как преданный песик я подбежал к директору «Такая честь! Сам директор! Снизошел до общения с рядовым мастером цеха! Значит, что-то важное будет сказано».

-  Ты Сухонос? — неприязно спросил директор завода.

-  Я — радостно сообщил я.

И тут я услышал такое, от чего у меня в голове начался полный сумбур.

-  Ты, что это Сухонос, разводишь на заводе антисоветскую пропаганду! -Гневно вскричал Клюкин.

-  Какую пропаганду? – онемел я

-  Ты что  это клевещешь на советский завод, что на нем рабочих кормят некачественной пищей, что они отравились? Да они все пьяницы? Перепили наверняка, а ты клевещешь на столовую! Этак завтра ты на улицы выйдешь и начнешь ругать советскую власть!

«Так вот в чем дело! – понял я и подумал: «Его дезинформировали».

-  Уважаемый Алексей Иванович (кажется его так звали) уверенно сказал я – Никакой клеветы, рабочих действительно кормили пропавшими продуктами.

-  ???

-  Вот у меня есть акт, который подписан цеховым заведующим столовой, что ее заставили принять протухшее мясо. Заставила заведующая заводской столовой.

И я передал акт директору.

Он полностью растерялся, как-то сразу сник и стал медленно читать акт, молча шевеля при этом губами. Я торжествовал. Был уверен, что директор меня похвалит за заботу о рабочих. Но он медленно вернул мне акт и произнес совершенно фантастическую фразу:

-  Больно много умных стало…

Потом он развернулся на 180 градусов и потерянный пошел вон из цеха. За ним побрела и его свита.

Честно говоря, я ничего не понял и вечером пошел в цеховую столовую, чтоб обсудить эту историю с заведующей, которая мне помогла все составить и подписала акт о протухшем мясе.

И она мне тут все объяснила.

Оказывается, главная заведующая всех заводских столовых была организатором регулярных гулянок для верхушки завода. За «свой» счет. Ясно, что деньги на это она собирала от всех столовых и в том числе они образовывались на разнице между закупочными ценами. Покупали мясо пропавшее, как свежее…

Таким образом, сам того не зная я замахнулся на заводские корпоративные гулянки крупного заводского начальства. Заведующая, узнав о моем походе в санэпидстанцию, пришла в ярость, нажаловалась директору завода, а тот, естественно спустил собак вниз в цех.

Меня стали прижимать, лишать регулярно премии, причем придирались по мелочам.

Например, принимая смену, проверяли чистоту участка и если находили брошенный кем-то окурок, то  я терял до 20 рублей из премии.

Уволить меня как молодого специалиста не могли, смена моя работала лучше всех, но жизни не стало. И дело было не только в премиях. Дело было в перспективе, она исчезла. Мне уже ничего не светило на заводе, да и сам я понял, что карьера заводского руководителя не для меня. И я стал подумывать об уходе с завода.

Так что история со статьей стала лишь последней каплей.

По пришествию многих лет я уже немного по-другому смотрю на ситуацию с корпоративами на заводе. Мужикам нужны были такие сборища, чтобы почувствовать друг друга в неформальной обстановке. Зарплаты даже у руководителей заводского уровня были небольшие и халявные пьянки они воспринимали как бонусы. Вряд ли при этом они знали и задумывались, какой ценой все это осуществлялось, вряд ли они просматривали всю цепочку вплоть до шницеля из тухлого мяса в ночную смену цеховой столовой…

Приход в «тихую обитель»

Когда я написал заявление и ушел с завода, рукопись мне вернули. Думаю, что ни в какое КГБ ее не отдавали. Во-первых, кому она там была нужна, а, во-вторых, цеховому начальству влетело бы за то, что проглядели мою печать на машинке. Дело по-тихому замяли.

И я ушел на должность м.н.с. в Волжский филиал ВНИИАШ (Всесоюзный научно-исследовательский институт абразивов и шлифования).

Это была тихая заводь, в которой всех сотрудников можно было разделить на три основных категории: рабочие лошадки, блатные (жены начальников разных заводов, например) и просто балласт. Я шел намерено в третью категорию. Мне с самого начала объяснили, что завлабу В.П. Сироткину нужен штатный сотрудник, чтобы добрать численность его лаборатории до отдела.

Меня такая функция устроила. Я занимался (особенно в первые годы) в институте сугубо своими научными теориями, благо для этого в институте был читальный зал. Иногда меня привлекали к какой-то теме, но я не очень старался, да и было это крайне редко. Иногда я участвовал в субботниках, сборе урожая в подшефных совхозах и этим мои функции в институте в принципе ограничивались.

Зато я мог днями проводить в размышлениях о масштабной гармонии, доводить до ума статью для «Знание-сила», а потом и еще десятки статей, копировать их, печатать у машинисток (для этого я маскировал свою тему под абразивную тематику).

В целом я заимел репутацию чудака-бездельника, каковых, впрочем, в институте хватало и без меня. Для меня же работа во ВНИИАШе была курортом после завода. Там нужно было пахать в три смены, отвечать за план, за травмы, за технику безопасности… Там были грозные начальники и суровые мужики-рабочие, там была абразивная пыль, горячий воздух от печей обжига, постоянное напряжение. А здесь все выглядело как-то игрушечно, как в детском саду.

 

Квартира на ул. Пушкина, 48

Вопрос с работой я решил, а вот что делать с жильем?

И тут на помощь пришла мама. Она нашла через знакомых домоуправа, который за 1000 рублей прописал меня в т.н. «потерянную» квартиру. Хозяина квартиры посадили за серьезное преступление, и квартира на многие годы осталась в полном распоряжении домоуправления. Как выяснилось, в советское время такие «левые» квартиры служили источником дополнительного дохода домоуправов.

Я получил прописку, ключи и въехал «на законных основаниях». Тогда меня не интересовали такого рода детали. Мама помогла, и я был рад этой убитой однокомнатной квартире на 5-м этаже панельной хрущевке с щелями под потолком.

Из мебели у меня на первом этапе был старый стол и шаткий стул (остались от хозяев) и деревянный ящик из под помидор. Спал я на полу на коврике, как песик, подушки первое время не было.

Я опять засел за статью для «Знание-сила», переделывал ее уже второй раз.

Денег на мебель у меня не было, все запасы родни ушли на свадьбу, последняя 1000 рублей была пожертвована мамой из ее скромных советских запасов, и помощи мне уже ждать было не откуда. И под давлением этих обстоятельств и настоятельных советом мамы и тети я вывез из семейного общежития, где жила первая жена софу, кресло и стол-книгу. Ей остался цветной телевизор и остальная мебель. Ждать раздела имущества по суду мне было некогда, да и имущества не было особенно как такового. Моя квартира в общежитии была получена по льготе молодого специалиста, и получить что-то еще мне было невозможно. Так что первой жене с ребенком осталось мое жилье в общаге, дорогущий по тем временам цветной телевизор (около 500 рублей) и что-то еще, не помню.

Честно признаюсь, мне до сих пор стыдно за ту мебель. Но с другой стороны, не будь ее, у меня не было бы шансов начать новую семейную жизнь, как можно было кого-то пригласить в квартиру без мебели? И проводить встречи на старом коврике на полу? Я думаю, что не будь этих трех «мебельных объектов» – софы, стола и кресла (подарок моей бабушки), не было бы у меня второй семьи, а, следовательно, не было бы уникального производства в Конаково, дочери Маши, трех прелестных внучек и вообще не было бы многого, а может быть и большинства книг. Ибо все это возникло только потому, что я встретил свою суженную, встретил почти сразу, как развелся с первой женой, с которой у нас (это выяснилось через полгода совместной жизни) никаких общих интересов и взглядов. Но даже при таком плохом раскладе от первого брака осталась дочка Леночка, которая выросла и стала очень умной и хозяйственной женщиной, которая сейчас растит и воспитывает двух великолепных внуков – Максима и Павла. Оба – ребята на загляденье и я уверен в их отличном будущем.

Вот ведь как получилось – брак был скоротечным и очень неудачным, а результат оказался блестящим. Сложная штука – жизнь.

Но и здесь я прошел через «избу Бабы-яги». Если бы я не вывез мебель, то я бы не смог пригласить в абсолютно пустую квартиру, в которой был лишь один стул и коврик на полу свою Наташу, а без нее не стал бы тем, кем стал. Все эти повороты и усмешки судьбы каждый раз показывают, что в жизни нет ничего абсолютно плохого или хорошего. Все наши дела и поступки ведут к очень длинным цепочкам следствий, в которых иногда плохие поступки дают удивительно хорошие плоды и наоборот.

Иногда я рассматриваю свою жизнь, как сюжет романа и поражаюсь тому, как все закручено и сложно составлено Богом. Все сериалы просто блекнут свой прямолинейностью перед реальной жизнью! И не найдешь здесь кто прав, кто виноват, что ты сделал правильно, а где ошибся.

 

Вторая жизнь

Итак, в 30 лет у меня началась вторая жизнь. Совершенно иная. Жизнь на новом месте, на новой работе и с новыми людьми. И в этой второй жизни появился долгожданный спутник – Наташа. Я ее вымолил у Бога. Как тихий ангел она вошла в мое бытие, залечила все душевные раны, развеяла все накопленные к тому времени комплексы, убедила меня, что я еще не конченый холостяк-одиночка, создала уют во всех его проявлениях в жизни и сделала меня коммуникабельным человеком. Из фанатика, готового положить свою жизнь на алтарь одной идеи я стал более-менее гармоничным человеком, способным не только к научному поиску, но и к обычной жизни.

Тема наших отношений – это отдельная огромная, сложная, мистическая тема, полная испытаний, радости, успехов, совместных дел и праздников. Эта тема настолько личная, что у меня не подымается рука писать о ней вообще. Могу только отметить, что Наташа приучила меня все делать основательно и до конца. До этого я был этаким кавалеристом, вольным казаком с шашкой наголо, а благодаря ей я превратился в основательного регулярного воина за истину, строившего долговременные осадные сооружения вокруг интересовавшей меня проблемы.

Кстати, вокруг Наташи всегда существовало какое-то мистическое поле, в котором не выживала халтура, полуправда или ложь и недоделки. Доходило до того, что все, что было сделано в моей квартире или где-то еще, где она появлялось, тяп-ляп просто обрушивалось, как обрушились спустя некоторое время ее пребывания плохо прикрепленные полки с книгами в нашей квартире. Причем, сразу все и со страшным грохотом и ночью! Все, кто с ней начинал беседовать, через некоторое время практически исповедовались, даже наш знакомый священник.

И встретились мы тоже символично – вечером 02.02.1980 (все цифры мои!) в «день сурка» и в день победы под Сталинградом. Дату я, естественно, не выбирал специально, так получилось «случайно», но фильм «День сурка» стал нашим любимым юбилейным фильмом спустя лет 10, когда мы уже жили в Конаково. Я был очень похож в своем эгоцентризме на главного героя фильма.

Мы познакомились (точнее нас познакомили) и после этого стали регулярно встречаться. Со временем встречи стали совсем близкими и мы поженились. Наташа выписалась из общежития, и ей нужно было прописаться в квартире. Я по своей неосторожности отправил ее в домоуправление одну. Она пришла туда, показала свидетельство о браке и написала заявление о прописке. Но ее зачем-то попросили принести и мой паспорт. Я по наивности его ей дал…

Вернулась она в слезах и полном шоке. Ее не только не прописали, но и меня выписали!

Я был в ужасе и побежал разбираться в домоуправление. Оказалось, что старый домоуправ, которому мы отдали 1000 рублей, уже ушел с работы, а новый решил «продать» квартиру заново (т.е. прописать в нее кого-то другого). И воспользовался нашей наивностью и неосторожностью. Теперь мое проживание в квартире автоматически стало квалифицироваться, как ее незаконный захват. Новый домоуправ предложил мне немедленно оттуда съехать.

Куда? Только на улицу! Вот так началась новая семейная жизнь.

Сначала я попробовал игнорировать угрозы о выселении, но когда в день рождения Наташи, которая к тому времени уже была беременная Машей, раздался звонок и из-за стола с друзьями я пошел открывать дверь и увидел нового домоуправа с помощниками, которые пришли нас выселять… А на них заорал! В комнате сидели гости, а на пороге стояли люди, которые в этот же момент хотели нас выселить прямо на улицу! Ужас! Да, хорошо, что у нас в коридоре не было топора, а то бы я его схватил.

Однако, надо было что-то делать. Выезжать было решительно некуда (мамина квартира даже не рассматривалась – далеко и жить в такой тесноте!). Регулярно мне угрожал новый домоуправ, а потом все-таки подал на меня в суд на выселение, выселение на улицу!

Суд был простым – у меня не было никаких прав на проживание в этой квартире. Он закончился не в мою пользу – предписание было выезжать. Когда я его получал у секретарей, молодых девушек, то спросил, что можно сделать? Что бы они посоветовали? Этот вопрос был очень мудрым ходом – спросить у представителей власти, как с ней самой бороться! И тут мне судебные приставы (ки), для которых я был просто симпатичным молодым человеком дали ценнейший совет – тянуть резину. Подать апелляцию в городской суд, потом в областной, потом в республиканский, потом союзный…

Никаких реальных шансов пересмотра решения у меня не было, сказали девушки, но время можно протянуть немалое.

И начались мои хождения по мукам – по судам. Апелляции ничего не дали, но прошло еще полгода. Затем каждые полгода проходил очередной суд, и «приставки» каждый раз давали ценный совет, что можно было выставить в качестве условия для откладывания выселения еще на полгода. И так каждый раз выселение откладывалось до очередного решения. Время шло и так нам удалось отбиться в течение года-двух. Когда этот ресурс был исчерпан, приставы посоветовали мне написать апелляцию с просьбой отложить выселение по причине… рождения ребенка. Второй раз – по причине зимы, в которую выезжать с ребенком было сложно. Потом были еще какие-то поводы…

Так я протянул года два. И тут мне удалось каким-то чудом восстановить свое право на очередь молодых специалистов, только уже в институте. Кажется благодаря тому, что я оформился туда переводом с завода.

Я пришел со справкой о том, что меня поставили в очередь на жилье в институте, написал, что его дадут скоро и… суд меня опять простил и отложил выселение. Сработало. Потом институт по моей просьбе написал прошение в суд, в котором обещал, что квартиру дадут все-таки в ближайшее время, потом еще было что-то, короче мы сражались около пяти лет! Было около десяти (!) отсрочек по разным причинам. И только в 1985 году я получил квартиру от института. Не прошло и 11 лет… после получения мной статуса молодого специалиста, которого направили по распределению…

Новоселье мы отмечали летом и бурно, выпили все запасы спиртного, которые были созданы на все праздники до нового года включительно. Я танцевал с 4-х летней Машей на руках и потеряв равновесие выбил стекло в кухонной двери. Окропил своей (слава Богу не Машиной) кровью первое в своей жизни жилье!

 

БОМжи

Суды за квартиру проходили на фоне отсутствия у нашей семьи прописки. А когда у нас ввели карточки на масло и картошку, то мы остались даже без этого. Ибо карточки давали в домоуправлении по предъявлении прописки. И друзья на дни рождения дарили нам еще и карточки на продукты.

С продуктами тогда было все хуже и хуже и я не понимаю, как мы выживали. В магазинах были только крупы, хлеб и некоторые овощи. Наташины родители присылали нам из Кудымкара (Пермский край) посылки с картошкой, луком и морковкой со своего огорода. Иногда продукты подвозила моя мама, летом выручала наша дача. Потом я зачастил в командировки в Москву, откуда привозил запас на 2 недели: колбасу, сыр, сгущенку, конфеты, консервы, масло и т.п. Спасибо Владимиру Федоровичу – он подписывал мои командировки не глядя.

Мы не могли летать на самолетах, ведь паспорта проверялись при прохождении (тогда билеты выдавали еще не так строго). Особенно «забавно» было, когда я проходил через проверку в аэропорту Волгограда, лететь мне нужно было на конференцию в Петрозаводск. Там я должен был выступить с темой о масштабной симметрии. Сотрудница аэропорта взяла мой паспорт на проверку и остолбенела. Мало того, что у меня не было прописки, через весь паспорт было написано от руки: «Заменить! Начальник ОУВД такой-то» — подпись и дата.

Дело в том, что мой паспорт был нечаянно испачкан, и я решил его заменить. Пришёл в отделение, начальник мне его подмахнул, а сдать я его на замену почему-то не поторопился. А потом в него поставили еще и штампик о выписке. И поменять я его не успел, и прописки в нем не было! И хорошо, что я его тогда не поменял, ведь при получении нового паспорта я бы получил документ, в котором вообще не было бы ни одного штампа о прописке! Здесь хоть какая-то история была запечатлена.

Сотрудница аэропорта растерянно подозвала милиционера и он увидев все эти записи и выписку, аж облизнулся, предвкушая, что сейчас меня задержит и получит за это благодарность. Однако интуиция меня спасла – я достал из паспорта бумажку в половинку листа, на которой была гербовая печать Областного управления МВД, штамп этой же организации и приглашение для меня выступить на совещании областных руководителей экспертно-криминалистических отделов с докладом на тему «Дерматоглифика в криминалистической практике».

Милиционер ничего не понял. Из БОМЖа и непонятной личности я моментально в его сознании превратился чуть ли ни в тайного и очень важного агента МВД. Он почти отдал мне честь, вернул паспорт и я улетел. Данная бумажка затем еще не раз меня выручала в самых трудных и невероятных ситуациях. Она была настолько грозна и непонятна, что все терялись, и я проходил, куда мне было нужно. Эта половинка листа действовала в некоторых случаях лучше паспорта! Смех, да и только.

На этом наши перипетии с жильем не закончились. После переезда в Конаково, мы через некоторое время поменяли квартиру в Волжском на квартиру в Конаково, потом квартиру в Конаково на квартиру в Москву, потом купили еще одну квартиру на  Космонавта Волкова, потом были переезды производства с места на места…

Жилищный вопрос сопровождал нас всю жизнь, начиная с моего устройства на ВАЗ. Все перипетии этой темы настолько разнообразны и сложны, что – это отдельная тема, которая, пожалуй, мало интересна.

 

Заработки

Если оглядываться на прожитые годы, то я могу поставить себе твердую пятерку за научные исследования, слабую четверку за организацию производства и за заработки и тройку за отношения с людьми.

Зарплата на заводе была небольшая – 150 рублей с премией, которую всегда урезали (придумывали за что). Но через пару лет я сообразил, как зарабатывать больше и когда кто-то  из рабочих не выходил, я ему не ставил невыход, а его работу делал за него. Постом мы с ним рассчитывались. Рабочие у нас в цеху получали от 200 до 450 рублей в месяц! Работа была физически очень тяжелой и оплачивалась хорошо (иначе никого туда заманить было невозможно).

Я работал за бригадира – гонял этажерки, за рассевальщика – ездил на электрокаре, за загрузчика вагонеток и за разгрузчика. Потом я научился работать на мостовом кране (что было чревато – за такое могли и посадить, ведь у меня не было «корочки»).

Все эти заработки были честными, но о них начальство не знало. Я выполнял такую работу во вторую (с 16 до 24 часов) и третью (с 0 до 8 часов утра) смены.  Это мне давало от 50 до 100 рублей дополнительно в месяц.

Не помню, куда я тратил эти деньги, но за все время я смог приобрести лишь спортивный велосипед и транзисторный приемник ВЭФ.

Когда я развелся и ушел с завода, то за вычетом налогов и алиментов, мне на руки в институте выдавали менее 90 рублей. С 200-300 переход на 90 был весьма болезненным. Одному мне хватало, питался я самым простым способом, одевался в старую одежду и нужду не чувствовал. Питался в основном вермишелью, которую варил, бросал немного масла и пару яиц. Все это перемешивал, подсаливая и этого хватало. Иногда перепадало сало, и я жарил на сковороде на нем яйца.

Кстати, в советское время яйца хранились плохо, поэтому в упаковке всегда был  несколько тухлых яиц. Это научило меня яйца по одному сначала разбивать в стакан, а потому уже на сковороду или в кастрюлю. Привычка сохранилась и по сей день, хотя теперь яйца не портятся, скорее всего, из-за консервантов в корме.

Однако, вернусь к финансам. Когда мы поженились с Наташей, то нужно было купить шкаф, холодильник, стиральную машину… Увы, я был настолько беден, что не мог это себе позволить. К удивлению моя Наташа оказалась очень бережливой девушкой, да и работала она в детском садике часто на две  и даже на 2,5 ставки (воспитателем и няней одновременно). И она мне купила холодильник и шкаф на свои деньги… в долг. Кстати, я долг ей так и не отдал, поскольку мы поженились, и бюджет стал общим. Иногда она в шутку вспоминает о том давнем долге и я «смущаюсь»…

На свадьбу собрались мои и ее родственники, она прошла удивительно тепло и душевно. Отдельно стоит отметить, что у нас не было денег на свадебные наряды, и Наташа сшила себе платье сама… из бязи. Бязь это такая ткань, которая использовалась на заводе как ветошь для вытирания рук рабочими. Ей принесли ее с завода (РПЗ-15) родители ее детишек. И она сшила прелестное платье, которое сохранилось до сего времени (см. фото).

Наверное, отсутствие настоящей торжественной свадьбы осталось какой-то занозой в нашей памяти, поэтому, когда мы расписывались второй раз (был формальный повод) спустя многие годы уже в Москве, мы сыграли все по полному разряду – ресторан в Доме журналистов, длинный лимузин, прогулка по Красной площади. И, безусловно, настоящие свадебные наряды. Забавно было видеть лица прохожих, когда они видели бегающую между нами внучку Лизу, которая кричала «бабуля!», «дедуля!» (фото)

 

 

 

 

…Родилась Маша. Расходы выросли. Я решил устроиться  по совместительству сторожем. Ночная работа не помешала бы моей работе во ВНИИАШ. И тут я узнал поразительную вещь. Оказалось, что людям с высшим образованием было законодательно запрещено в СССР устраиваться на вторую работу.

Мое изумление и возмущение не имело предела! Получается, что наша семья просто обречена на нищенство…

Наташа устроилась в 2 смены воспитателем и часто брала на себя работу еще и нянечки, когда та болела, вечерами вязала и шила на заказ, окончила курсы массажа и стала подрабатывать массажем. Но этого все равно не хватало на полноценную жизнь. Мы ввели запись всех расходов (до копейки) и стали регулировать наши потребности. Мороженное и кино – раз в месяц, например. Из Кудымкара Наташины родители присылали посылки с картошкой, крупами, луком и морковкой, иногда с тканями на платья. Наташа Машеньке всю одежду шила своими руками, часто перешивая свои старые вещи. Ее родители присылали нам шампуни, бытовую химию. Потом они стали подбрасывать нам денег. В отпуск мы ездили за эти же деньги – Наташиных родителей. Но все равно на семью из трех человек этого было мало. Иногда продукты привозила из Волгограда моя мама, летом мы кормились с ее дачи.

И я нашел единственную возможность зарабатывать самому – лекции от Планетария и общества «Знание». Темы я выбрал сам: «Солнечная активность», «Снежный человек» и что-то было еще 3-е научно-популярное. Мне выдавали путевки на фабрики и магазины.

Чтобы успеть прочесть лекцию, а выбегал ровно в 12.00 из ВНИИАШа (когда там начинался обеденный перерыв), садился на 14-й автобус и ехал до места. На все уходило минут 20. Затем я 20 минут читал лекцию на точке и за те же 20 минут успевал вернуться в институт.

Обедал я уже в рабочее время в лаборатории домашней едой, приготовленной Наташей, в подвале, чтобы никто не видел. Лаборанты ко мне относились очень лояльно и не выдавали начальству. Да, и начальникам было наплевать – лишь бы это не вылезло наружу для сотрудников. Безусловно, запах разогреваемого борща меня выдавал, но все терпели.

За каждую лекцию мне начисляли 5 рублей. Но на руки я получал что-то около 3-х (чуть меньше). 10 лекций – 30-ка! Это было очень неплохо. А иногда получалось и до 50 рублей зарабатывать.

Всего я прочел более сотни лекций в разных местах г. Волжского.

Это впоследствии мне помогло в лекциях и докладах в Москве. Появилось четкое чувство времени, без часов я укладывался в 15, 20 и 40 минут. Причем, с точностью до минуты. Научился не бояться незнакомых аудиторий, быстро захватывать внимание всех присутствующих. Сжато и четко излагать свои идеи.

А еще я сделал для себя небольшое социальное открытие, которое спустя десятилетия помогло мне понять суть социальных структур-организмов (книга «Матрица социального развития»). Оказалось, что в каждом коллективе были свои ролевые функции, которые заполнялись разными людьми, но всегда очень четко.

Роль №1 женского коллектива – первой красавицы. Самая симпатичная девушка в коллективе слушала меня так, чтобы я к завершению лекции был бы ей очарован и околдован. Мимика и взгляды должны были меня полностью покорить. И мы с ней соревновались – я старался захватить внимание всей аудитории, она – мое.

Вторая роль – доброй, доверчивой девушки, которая с абсолютной верой принимала каждое мое слово, и было ясно, что для нее мое выступление – откровение, что она получила новую важную информацию и преклоняется перед лектором. Эти девушки никогда не строили глазки, они смотрели широко открытыми глазами, полными 100 % доверия.

Была роль «старосты», чаще всего женская. Староста должна было обеспечить явку на лекцию и порядок в аудитории, она не столько слушал меня, сколько приглядывала за сотрудниками, шикая на них, если они вели себя некорректно.

Были еще какие-то роли, но наиболее яркой была роль главного умника в коллективе. Какой-нибудь парень, который явно слыл самым большим авторитетом, особенно в женской среде, исходно всегда с неприязнью воспринимал мое выступление. Он сидел с недовольным видом, и я быстро стал понимать, что в этот момент он готовит мне какой-то каверзный вопрос. Это было желание «срезать» лектора, показать всем остальным, что никакой он не умный, что у него есть бреши в познании этой темы.

Он всегда задавал вопрос первым. И почти не слушал мою лекцию, а мысленно готовил мне «засаду». Но как я потом увидел, почти все каверзные вопросы они черпали из прессы, их список был весьма небольшим, и отбить атаку мне ничего не стоило. Так что уходил я всегда «триумфатором».

Безусловно, это была просто игра. Но я так устроен, что если в аудитории даже из сотни человек есть хотя бы один безразличный к моему выступлению, я воспринимаю это как свое поражение. Не знаю, почему, но мне во время выступления важно захватить внимание всех без исключения слушателей.

Но лекции постепенно теряли свою актуальность, ибо количество предприятий и магазинов в городе Волжском было не настолько велико, чтобы кормить мою семью многие годы. Да и тяжкий это был труд с мизерным выхлопом.

Во второй половине 80-х годов в стране уже стал назревать другой путь к деньгам – кооперативный. Но он пока лишь будоражил воображение, а народ в этом преддверии кооперативного бума стал зарабатывать на дачах и участках. В Волгоградской области даже появились миллионеры, которые честно держали свои вклады в Сбербанке, т.к. продавали ранние помидоры на рынках и имели вполне законный доход. Помидорная лихорадка охватила окрестности Волгограда и многие стали зарабатывать на них неплохие деньги.

На маминой даче помидоры в большом количестве вырастить было невозможно и меня созрел другой бизнес-план – заработать на продаже абрикос. У нас на даче росло несколько деревцев, который в год давали до 10 ведер отличных и ароматных мелких «жарделек». На рынке ведро можно было продать за 7-10 рублей. Я посчитал, что если у нас на даче будет расти 10 деревьев, то я смог собрать 100 ведер. По 10 рублей это было бы 1000! Да такие деньги я мог заработать на лекциях в лучшем случае за 4-5 лет!

И я приступил к реализации своего грандиозного плана по обогащению. У нас было уже 4 абрикосовых дерева, я посадил еще 6, и через 3-4 года можно было бы зарабатывать до 1000 рублей.

Но пока абрикосовые деревья подрастали, в СССР открыли шлюзы кооперативам и в 1988 году мы уже получили первую прибыль – 4500 рублей. За изготовление всего одной партии алмазных боров! Деньги я стал зарабатывать в кооперативе, и мой абрикосовый план был, естественно забыт.

И, слава Богу. Как-то в конце 80-х я оказался на Центральном рынке Волгограда. Рядами стояли дачники с ведрами абрикос. Не могли продать их даже за 3 рубля! Видимо мой бизнес-план пришел в голову не только мне, и Волгоград был просто завален почти бесплатными абрикосами. Кстати, это были самые вкусные абрикосы, которые я когда-либо ел. Они были мелкие, но очень ароматные и сочные.

До покупки дома в Конаково я два года работал в кооперативе «Синтез», который мы создали с товарищами, и главное в нем было налаживание производства алмазных боров. Заканчивая работу в 17.00, я не ехал домой, а ехал в подвал городской стоматологической поликлиники, где мы с Анатолием Утиным отрабатывали уникальную новую технологию покрытия стальных боров ультрадисперсным алмазом. Домой я измотанный приезжал в 23-24 часа. Суббота полностью уходила на кооперативную работу. Отдыхал с семьей только в воскресенье, да и то не всегда.

В институте об этой работе ничего не знали, и я тщательно скрывал ее от всех. За два года мы с Утиным запустили 4 производства по двум инновационным технологиям. Кроме кооператива «Синтез» по нашей технологии стали выпускать боры и головки в кооперативе «Кондиционер» и на заводе «ЭВТ». Все производства выпускали сотни тысяч алмазного инструмента, причем, это было даже больше, чем во всем СССР. Качество по тем временам было лучшее в стране.

На первый полученный заработок от покрытия боров я купил в кооперативном магазине давно не виданную нами буженину и не выдержал, пока шел домой 1/3 куска слопал на улице, прячась от случайных глаз в пустых улочках. Потом пошел на базар и купил все, что хотели глаза, не обращая внимания на цены. Началась новая финансовая жизнь. Денег стало много, но купить на них в те времена была возможность немного. Нельзя было купить машину, квартиру, за мебелью нужно было ночами стоять в очереди около мебельного магазина. Зато с продуктами и такси проблем не стало вообще.

Я убедил Наташу уйти с работы в детском саду. Ее обожали дети и очень ценили родители (фото). Если Наташа заболевала, то все несли ей малиновое варенье.

Но с ее принципами не согласна была заведующая, которая приказывала использовать детский труд для хозяйственных работ, например, переносить старый кирпич через дорогу (!). Наташа категорически отказалась использовать своих детей на этой грязной и опасной работе. Из-за этого заведущая устроила ей «веселую жизнь». Надо знать мою жену – она скорее умрет, чем поступится принципами, если в них уверена. Конфликт стал затяжным. В саду Наташа держалась, но дома плакала от несправедливости и обиды. Дошло до того, что во время утренника, на котором присутствовала комиссия из РАЙОНО наша дочь Маша, которой было 5 лет, вышла из группы детей, подошла к заведующей, которая сидела в ряду зрителей и спросила ее: «Вы заведующая?». «Да» — ответила та. «Хватит  мучать мою маму» — строго сказала Маша. Все опешили, и заведующая решила, что этому Машу подучила Наташа. Однако, это была инициатива нашей смелой девочки, и никто ее ничему не учил. Короче, дальше работать в этом саду стало невыносимо, а в другие мы решили не идти – денег и так хватало. Наташа ушла с работы, завершив все «долги», в частности, выпустив свою группу в школу. И с тех пор она занимается нашим бытом, домом, огородом, садом и всеми остальными хозяйственными делами. Я этим почти не занимаюсь, отдавая всего себя науке и производству. Слава Богу, у Наташи выявились великолепные хозяйственные и инженерные способности, она прекрасный дизайнер, отлично водит машину, сама шьет и вяжет, прекрасно готовит и вообще – все, что не касается книг и производства лежит практически исключительно на ней. До сих пор благодарен ее родителям, которые сумели дать ей образование практически эквивалентное образованию в «школе благородных девиц».

Иногда она грустит, что «закопала свои таланты» в быт, но я ее утешаю – наша дочь переняла по наследству ее прекрасные способности к живописи и стала художником и ландшафтным дизайнером. Такие же способности уже проявляются у наших внучек. Да, Наташа писала удивительные стихи – ничего подобного я не читал в женской поэзии, да она рисовала прекрасные портреты… Но теперь она «пишет» нашу жизнь и поэтически одухотворяет все, что происходит вокруг нее. А это намного сложнее.

…В результате того, что у меня появились свободные деньги, это увидели друзья Володи Филимонова в Москве. Если раньше я трясущимися руками вносил свой рубль в общую пирушку, то теперь шел в магазин и покупал все для «поляны» на свои, не считая денег. Эта перемена их так поразила, что они рассказали о моем успехе «кому надо было рассказать», со мной встретились какие-то незнакомые, но очень серьезные люди и в результате я был приглашен в Москву для организации работы «Банка идей» в программе генерала Ю. Любимова. Но у меня не было жилья, а без него я категорически отказывался переезжать в Москву. Так, в конце концов, у «серьезных людей» со «своим» банком родился план моего переезда, в котором был дом в Конаково. Деньги мне дали как бы в кредит, но потом инфляция превратила его в ничто…

На этом собственно можно и закончить воспоминания о моей жизни в Волжском. Что главное я вынес из этого периода?

Что только когда ты готов пожертвовать всем, что у тебя есть (хотя бы раз в жизни) высшие силы (а может быть и сам Бог) открывают тебе дорогу в новый мир. Не очень свежая идея. Если вспомнить про Иакова и его сына.

Но когда ты это делаешь не для проверки, а по жизни, находясь внутри ситуации, только так ты усваиваешь этот величайший урок в жизни. Играть с этим бесполезно. Все должно происходить «на самом деле», а не «понарошку».

Если бы я не бросил очередь на квартиру, не бросил высокие заработки на заводе и не пустился бы в поиски масштабных закономерностей, попав в полную нищету, то я бы не только их не открыл, но и в Москву не попал бы и в лучшем случае закончил бы свою карьеру главным инженером какого-нибудь завода. Тоже неплохо – но это был не мой путь.

 

Питание

Отдельная тема, характеризующая наш быт – питание.

В детстве я много времени проводил в деревне у бабушки. Она работала колхозным пчеловодом и у нее была еще и собственная пасека. Держали кур и корову. Был сад и огород. Еда была фантастически здоровой и вкусной. Я помню себя в курятнике, собирающим еще теплые яйца, помню домашний хлеб со стекающим с него медом, помню вкусные помидоры, шикарные арбузы, рассыпчатую картошку в мундире и погреб со сметаной и солеными огурцами.

Нигде я потом не ел такую ароматную говядину, как в Михайловском районе, не ел таких вкуснейших помидор, как из Волго-Ахтубинской поймы. Таких сахаристых арбузов, как быковские. Я потом был в очень многих странах и покупал продукты из разных регионов. Но почти уверен, что вкуснее наших арбузов, помидор и говядины ничего нет в мире. Ясно, что дыни и персики вкуснее из Узбекистана, а картошка из Воронежа. Но все равно, мы питались очень качественно.

Еда была простая, но очень и очень полезная и вкусная.

В городе мы питались скромнее. До сих пор помню любительскую колбасу, которые родители покупали порциями по 200 гр. И которую резали на стол. Мы с братом ее уминали, а родители отворачивались и говорили, что они ее не любят.

Нет, мы не голодали в советское время. Помогали мамины родители, которые привозили из деревни всякую снедь. Помогали рыбалки на Волге, да и оклад у отца (он был в чине капитана) был больше среднего. Мама постоянно пекла пирожки с картошкой, капустой и яблоками. Я мог умять сходу тарелку с горкой.

Когда я оказался в Волжском, то питаться приходилось из магазина. Во второй половине 70-х с продуктами стало совсем скудно. Я после работы приходил в магазин, где ничего уже не было кроме консервов, круп, вермишели и яиц. И я перешел на 2 «фирменных» блюда. Первое – яичница на сале, второе – вермишель, в которую я разбивал 2-3 яйца и перемешивал на огне. В принципе было вкусно, но очень однообразно. Характерной особенностью того времени были плоские упаковки с яйцами. В каждом десятке было 2-3 тухлых яйца, поэтому я каждое яйцо разбивал в стакан по отдельности, а потом уже отправлял на сковороду. Эта привычка сохранилась у меня до сих пор.

Мясо вообще не было, не было колбасы. Точнее это было, но в кооперативных магазинах, где цены были в 2-3 раза больше, поэтому я там ничего не покупал. На новый год как-то в Волжский завезли вагон с синими куриными тушками, так за ними стояли в очереди по нескольку часов и был случай, когда ветерана войны просто вышвырнули из очереди, он упал и по слухам сломал руку. По закону ветераны войны обслуживались вне очереди, но народ был настолько злой из-за проблем с продуктами, что никто не захотел его пропустить.

В начале 80-х ситуация стала еще хуже. Ввели талоны на картошку, масло (это то, что я отлично запомнил) и талоны были введены почти на все, даже на сахар и мыло. Талонов мы с Наташей не получали, у нас не было прописки, но иногда нам их дарили друзья на день рождения и мы что-то закупали. Картошку в посылках нам присылали родители Наташи из Кудымкара.

Но и талонное масло было на самом деле маргарином. Как сейчас помню, я что-то захотел на нем пожарить, скорее всего, все те же яйца, и кинул небольшой кусочек «бутербродного масла» на сковородку. Кусочек стал бегать по поверхности и шипеть, очень быстро он исчез, осталось только немного грязи и воды. Я думаю, что это был маргарин.

Вспоминая весь этот период, я сейчас поражаюсь двум вещам. Первое, почему несмотря на это мы жили счастливо. Второе – почему фанаты СССР не вспоминают эти жуткие годы тотального дефицита. Нет, в СССР было много хорошего, в первую очередь социальное равенство (безусловно, относительное) и уверенность пусть и в скудном будущем. Был прекрасный чай со слониками (если его купишь), была Моква с ее изобилием, недоступным для провинции, была гордость за хоккей, армию, космонавтов… Но бытовое обеспечение было предельно скудным, особенно после 1975 года.

Когда я вошел в доверие директору ВНИИАШ Бердикову В.Ф., то под предлогом командировок на абразивные заводы я два раза в месяц стал ездить в Москву и Ленинград. В Москве можно было купить все, пусть и в очередях. И я привозил еду (!) включая конфеты, колбасу, сыр, сгущенку, чай, майонез и что-то еще на 2 недели в семью. Жить стало лучше, жить стало веселей! Мы просто барствовали на фоне других.

Еще я привозил вкуснейшее московское («Юбилейное») печенье, какао порошок и масло. Из этого добра мы делали на выезды за Волгу с друзьями кондитерскую «колбаску». Я крошил руками печенье, Наташа добавляла масло, какао, все тщательно перемешивала, делала колбаску, заворачивала в пергамент или фольгу и клала в холодильник. Масса застывала и потом ее на берегу Волги мы резали ножом как колбасу и ели на десерт. Ничего вкуснее с тех пор я, пожалуй, на сладкое не ел!

Естественно, что переехав в Конаково (2,5 часа на электричке от Москвы), мы забыли об этих проблемах – в Москве можно было купить все. Да и зарабатывал я тогда гораздо больше многих. Было организовано 3 производства алмазных боров, они были в дефиците и продавались на ура. Денег стало с избытком и на продуктах мы не экономили.

Кролики и огород

Со временем качество продуктов стало падать, поэтому сначала мы завели кур, дочка бегала в курятник, садилась рядом с курицей и ждала, когда она снесет яйцо. А потом мы завели кроликов. По технологии Михайлова мы построили две мини-фермы и завели 1 самца и 3 самочек. Этот «коллектив» давал нам в месяц 4-5 вкуснейших кроликов. Кормили мы их сеном, комбикормом и ивовыми веточками (корой). Ветки я регулярно обрезал вокруг дома. Забивал нам их наш хороший знакомый Виктор Степанов, он был охотником, и для него такая процедура была привычной.

Мясо было не только вкусным, но и очень сытным. Одной лапки хватало по энергетике на полдня. При этом даже смотреть на еду не хотелось, на любую. Кроликов мы держали 15 лет, а потом что-то пошло не так. Если обычно самка давала приплод до 14 крольчат, а вырастало всегда не менее 10, то тут почему-то приплод уменьшился в среднем до 5-8 крольчат, а вырастало всего 3-6. Кролики иногда даже полностью гибли. Что мы только не делали – меняли поголовье, проводили дезинфекцию клеток, делали прививки – ничего не помогало.

Пришлось избавиться от этого ставшего невыгодным дела. Спустя лет пять я узнал истинную причину такого упадка. Оказывается, комбикормовые заводы сначала купили голландцы, а у них – американцы. И они стали химичить с составом, в частности добавлять солому и прочие отходы. Для кур, свиней, коров это оказалось не так губительно, как для кроликов. До сих пор помню, как они бедные рылись лапками в лотке с комбикормом, как я теперь понимаю, пытаясь найти в нем настоящую еду.

Параллельно, мы покупали козье молоко, выращивали сами зелень, морковь, лук, тыквы, кабачки и долгое время даже картошку. Завели парники и выращивали в них помидоры, огурцы и перцы.

Питались мы в этот период качественно. Да и до сих пор покупаем фермерских кроликов и кур, рыбу холодных морей, замороженную в море. Овощи выращиваем свои, и хватает еще и на детей с внучками.

Сейчас даже хлеб сами печем, на закваске. Это улучшило пищеварение, т.к. дрожжи, на которых готовят практически все комбинаты хлеб – весьма вредная вещь.

 

Творчество

Когда я погрузился в исследование масштабных закономерностей, мне пришлось прорабатывать все слои материи. Нужно было исследовать размеры в области ядер, атомов, молекул, микрочастиц, вирусов, бактерий, клеток, насекомых, животных, растений, стран, планет, звёзд, звёздных скоплений, галактик…

Ясно, что я был обычным советским инженером и имел смутные представления об этих мирах, их размерных слоях и прочих закономерностях. При этом я не мог ошибаться с размерами, иначе бы к моим построениям сразу бы терялось доверие. Если вирусы имеют размеры от 200 Ангстрем и больше, то это не от 300 и не от 120 Ангстрем.

Все размеры приходилось перепроверять помногу раз, для этого нужна была соответствующая литература. Ее я покупал в книжных магазинах. Потом научился просматривать реферативные журналы и заказывать статьи и депонированные рукописи через институтскую библиотеку. Иногда приходили даже фотопленки с текстами.

Таким образом, мне пришлось пройти самообразование, в котором я должен быть знать пусть самые общие данные обо всем во Вселенной! Нельзя было пропустить ничего! Ни одного участка масштабной оси. Это было трудно, но очень увлекательно. Я как следопыт шел по следу масштабной гармонии, проверяя каждый свой шаг и находя очередной размерный блок, аккуратно вставлял его  в свою классификацию.

Это сейчас мне легче в сотни раз – есть Интернет. А в первый период все приходилось сначала выписывать в библиотеках, потом печатать на машинке вручную. Даже такую титаническую работу над книгой «Пять вопросов к мировым религиям» я проделал «врукопашную». Читал Библию, Коран, Махабхарату, Упанишады, Ригведы и прочую литературу с карандашом в руках, отмечал нужные места, потом садился за ноутбук и все перепечатывал…

Представляете? Законспектировать Библию? Или Упанишады?

Иногда меня спрашивают, как я это все успеваю?

Есть пять «секретов».

Первый самый простой – регулярность, каждый день, не пропуская даже в больнице, в поезде, в самолете, на отдыхе…

Второй — предельное уплотнение личного времени, гонка на протяжении десятков лет, почти без остановок.

Третий – всю заботе о быте и даже организации ремонта и строительства в доме взяла на себя Наташа.

Четвёртый – жутко интересно, любопытство меня гнало за все новыми фактами и цифрами. Со временем я как бы «подсел» на информационный «наркотик». Если я чего-то нового не узнавал в какой-то день, то он для меня становился прожитым зря.

Пятый – мистический. О нем отдельно.

Начну с яркого примера. Мы приехали в очередной раз в гости к Филимоновым на их квартиру (2-й Колобовский пер., рядом с Цветным бульваром). Радостная встреча с Володей, обсуждение тысячи тем у него на кухне. Старинный дом, длинный широкий подоконник, на нем куча старых газет и журналов – метра 3-4 в длину и полметра в высоту. Увлеченно разговаривая с Володей, я не глядя выдергиваю из кучи журнал и механически его открываю на случайной странице…

Мой взгляд приковывает знакомый рисунок. Я не верю своим глазам! Это рисунок из моей статьи в ДАН СССР! Начинаю все рассматривать. Номер за прошлый год журнала «Наука и жизнь»,  в нем краткая перепечатка моей статьи из Докладов АН СССР по теме бимодального распределения стран и штатов по размерам. Перепечатали они в журнале сами, мне ничего не отписав, и я бы так никогда ничего и не узнал бы, если бы случайно не выдернул журнал и не открыл его там, где нужно.

Но как я мог случайно это найти? Нет, это было не случайно и мистика такого рода с нужной мне информацией сопровождает меня с дальних времен и по сей день. Если мне нужна какая-то информация, то я нахожу ее «случайно» открыв книгу на нужной странице, случайно включив телевизор на нужной программе и в нужное время, случайно услышав от прохожего нужную фразу. Матрица! Информационная…

Она мне посылает ту информацию, которая нужна, в нужное время и через самые разные каналы. Если бы не эта помощь свыше, то я бы смог сделать в лучшем случай 10% от того, что сделал теперь. Поэтому я уже давно считаю себя не автором своих моделей, теорий и идей, а всего лишь «переводчиком», который получает сжатое чистое знание, а затем адаптирует его для своего времени, для своей аудитории. Это не означает, что я сверху, через канал получаю истину в последней инстанции. Я ведь получаю оттуда только то, что могу принять и понять сам. Поэтому те модели, которые я строю, весьма просты и представляют собой эскизные наброски будущей парадигмы и знаний о системных закономерностях четвертого измерения.

Но это нормально, мой мозг переваривает то, что способен переварить, но и это для большинства остается непонятным. Зачем усложнять еще больше. Делается только первые шаги в мир четвертого измерения Вселенной.

 

 

«Бог очереди»

Я стоял в очереди за свечами в Храме Сергиева Посада. Обычно она шла быстро. Но тут продавал их какой-то древний старичок. Он подолгу разговаривал с прихожанами, и я уже начал проявлять нетерпение. Мне хотелось быстрее купить свечи, зайти в храм, поставить их и начать молиться. А этот «рохля» еле шевелился! Всем своим видом я, видимо, показывал нетерпение. И спустя некоторое время монах старичок, который, безусловно, видел это нетерпение, не мог не видеть – я ему его демонстрировал явно, повернул голову в мою сторону и пристально посмотрел в мои глаза. Я по инерции нетерпения что-то буркнул насчет того, что простую процедуру продажи свечей можно было бы делать и побыстрее. Он ничего не ответил и вернулся к своим неторопливым разговорам с прихожанами… Я был наверное внутренне взбешен таким пренебрежением к его прямым и простым обязанностям, неуважительному отношению к моей просьбе, но уже ничего не сказал.

Свечи я купил, но настроение было уже не столь благостное, и я всю службу боролся с раздражением на старичка.

Прошло время, и я забыл эту историю. Но через некоторое время почему-то она опять всплыла в моем сознании. Дело в том, что у меня начались необъяснимые проблемы с очередями. Какую бы я кассу не выбирал в супермаркетах, моя очередь двигалась медленнее всего. Я старался выбирать очередь самую короткую, но впереди либо ломалась касса, либо не принималась карточка у клиента, либо не считывался штрих-код. Короче, куда бы я не становился, я всегда проигрывал время и «приходил к финишу» последним.

А надо заметить, что стояние в очереди всегда было для меня мукой. Терять время, которого и так не хватало на исследования, топчась в очереди за товарами или в больнице, или в какой-то конторе – ужас!

И всю свою жизнь, с тех пор, как я начал заниматься наукой, я старался любым способом ее обойти. Если не получалось по-честному, то я придумывал множество хитрых приемов. Например, подходил к симпатичной девушке, которая стояла уже близко к кассе и невзначай начинал с ней разговор, который плавно переводил в дружеский, тем самым я всем, кто стоял позади показывал, что это моя знакомая и она для меня заняло очередь Иногда я тихо просил меня пропустить впереди, чтобы очередь не возмущалась. Чаще всего мне удавалось как-то проскочить без последствий, но иногда мои хитрые приемы разгадывала какая-нибудь проницательная дама, и разгорался неприятный разговор про молодых и наглых, которые…

Я понимал, что действую нечестно, но мне казалось, что большинство людей в очереди не спешат так, как спешил я.

А спешил я после того, как взялся за анализ масштабных закономерностей невероятно. Я читал статьи и книги везде, даже в самолетах, в очередях (если была такая возможность), в гостях и на отдыхе. Я чувствовал, что мне предстоит перелопатить горы информации и систематизировать море фактов. Больше всего я ненавидел какие-то праздники, особенно новогодние. Мне быстро надоедали компании с необязательными разговорами ни о чем, и я мечтал как можно быстрее вернуться к своим рукописям. Наташа, безусловно, сделал меня гораздо более коммуникабельным человеком, и спасла от сползания в позицию фанатика-одиночки, но вся моя компанейность чаще всего была внешней. В душе у меня светил только один огонь – познание системных закономерностей мира. Все остальное меня практически не интересовало.

Впоследствии я с таким же фанатизмом занялся бизнесом, и лет 5-7 не занимался наукой.

Не стоит думать, что в этих хитростях с очередями было какое-то высокомерие по отношению к другим людям. Просто я искренне считал, что моя «миссия» меня оправдывает.

 

Самостоятельное производство

Работа на заводе я научился управлять производственным процессом. Сначала я с рабочими установил дружеские, почти равные отношения. Это не привело к пользе дела. Затем я шатнулся в другую крайность и перешел к чисто формальным административным отношениям. Результат был слабый. С третьей попытки я выработал свой наиболее оптимальный стиль управления. Он состоял из трех основ:

1)                     Искренняя забота о заработках подчиненных и помощь в их увеличении, за счет создания всех необходимых условий на работе. На заводе я старался снабдить сырьем и компонентами рабочих с первых минут их работы. Для этого приходил за час-два на работу и все организовывал.

2)                     Искренняя забота о рабочем как о человеке. Иногда (редко) ему нужно было не выйти на работу по разным уважительным причинам. Я практически никогда не отказывал и находил ему замену, часто вставая на его рабочее место сам. Рабочие очень ценили такую возможность и старались не терять моего доверия.

3)                     Строгое требование выполнения общего плана и всех обязанностей конкретного рабочего. Я практически искоренил пьянство, безжалостно наказывая каждого, кто приходил на работу даже с запахом. А потом искоренил и травматизм, который в нашем цеху был постоянным фоном на всех участках.

 

Таким образом, я совмещал индивидуальную заботу с индивидуальной требовательностью, подход находил свой к каждому подчиненному. Я считаю, что без искренней заботы о каждом подчиненном у нас в России коллектив не построишь. Безусловно, в большом коллективе такая забота становится опосредованной. И никакие схемы западного бизнеса, по моим представлениям не могу конкурировать с этим методом – методом человеческого отношения к сотрудникам. Ничего нового, очевидно, я не изобрел. Например, нечто подобное давно уже «изобрел» Суворов, но для меня это было важным открытием, ведь в те времена принципы управления были уже совершенно иными, в них чаще всего отсутствовало понятие человечности

Четвертым важным компонентом было создание общего духа в коллективе. Для этого я каждый день проводил планерку на 15-20 минут, на которой объяснял задачи на текущий день и давал настрой на всю смену. После этого я мог вообще не появляться на участке – все работало само собой. Настрой и план на смену позволял коллективу самоорганизовываться и включать коллективный разум. Я приходил уже к концу смены, осматривал участок, видел, что все в порядке и сдавал смену следующему мастеру.

Безусловно, нужно понимать, кому и что можно доверять, кому и что можно поручать. Для этого необходимо знать возможности и степен ответственности каждого человека. С этим у меня проблем не было.

Именно благодаря этому моя смена стала через год лучшей не только в цеху, но и на заводе. Мы всегда перевыполняли план и ни разу его не срывали.

Когда я перешел во ВНИИАШ, то там у меня не было подчиненных, я был сам по себе. Но там мне и не нужно было заниматься каким-то делом – я занимался своей масштабной гармонией.

Но в 1988 году в СССР разрешили создание кооперативов. Я тут же этим воспользовался и был в десятке первых открытых кооперативов в Волжском. Собрав наспех кое-какой коллектив, мы стали производить все, что только попадалось в наше поле внимания: ёлочные гирлянды, пресса для пластмассы, детские комбинезоны и многое что еще. Мы брались за изготовление того, на что видели спрос. И что могли сделать члены кооператива. Так длилось до тех пор, пока я не оказался однажды в кресле стоматолога.

Меня туда привело знакомство с заведующей отделением областной стоматологии. Она долго пыталась запломбировать мой многострадальный зуб. Но у нее ничего не получалось. Во-первых, не действовала анестезия (скорее всего ее уже разбавили), а во вторых она не могла обработать одно место зуба. После получаса мучений она оставила меня подождать и куда-то исчезла. Вернулась заведующая через минут двадцать. Я естественно спросил, куда она так надолго исчезла.

-  Да, вот, Сергей Иванович, искала свой алмазный бор. Я его отдала своей сотруднице, та отдала другой и пока я его нашла…

-  А, что без него никак?

-  Никак.

-  Покажите, это «чудо».

И заведующая показала мне обычный стерженек диаметром около полутора миллиметров, у которого кончик был покрыт алмазной крошкой. Для меня – абразивщика, это был примитивный (мне так тогда показалось) инструмент. Я ее спросил:

-  А что, это дефицит?

-  Да, и очень большой, Сергей Иванович!

-  Да мы такие боры можем начать делать, — сгоряча пообещал я.

-  Ну, если вы такие боры начнете делать, то станете богатым человеком.

 

Уже потом я узнал, что в СССР в то время два завода (в Казани и Рославле) выпускали в год около 0,5 миллионов алмазных боров. При потребности минимум в 5 миллионов. Естественно, что их получали лишь стоматологии стран СЭВ (за исключением СССР) и главврачи поликлиник в СССР. Простым стоматологам они просто не доставались, и они работали обычными стальными борами с лезвийной насечкой.

Алмазные боры для большинства стоматологов были недосягаемой мечтой. Непонятно, что мешало наладить их выпуск в десятки раз больше, но ситуация была мягко говоря неважной.

Идея стать очень богатым человеком занимаясь при этом своим профессиональным делом меня полностью захватила, и я стал искать пути для создания производства боров. Естественно, сначала нужно было найти специалиста нужного профиля.

По своим знакомым я разослал запрос и очень быстро меня познакомили с главным гальваником ЭВТ Анатолием Утиным. Я ему рассказал о своих наполеоновских планах и спросил, может ли он создать производство. Помещение, деньги и сбыт я ему пообещал.

Он взял паузу, а потом предложил выпускать совсем другую продукцию – покрывать стальные боры ультрадисперсным алмазом.

 

История создания производства алмазных боров для стоматологии

 

Эта история началась в далеком 1988 году и продолжается до сих пор в производственной деятельности компании «Рус-Атлант МК». Ее краткое изложение можно найти здесь:

https://dentalmagazine.ru/lichnyj_opyt/rus-atlant-istoriya-almaza-rossijskogo-proizvodstva-iz-stancii-mir-k-stomatologicheskim-boram.html

Уважаемые читатели, мне бы хотелось написать о своей научной деятельности еще многое что, но жаль тратить драгоценное время на воспоминания. Этот текст я написал в Испании на отдыхе потому, что испортилась погода, и мне нечего было делать несколько дней. Буду ждать другого аналогичного случая, чтобы продолжить свои воспоминания…